- Вот тебе, дурак! - выкрикнула я. - Будешь знать!
- Ах ты, малявка!.. - зашипел он и протянул ко мне руки. Но я упрямо осталась стоять на месте и глядела на него в упор. Он растерялся. Не бить же девчонку за то, что уколол ее иголкой? Да и непонятно, что теперь от нее ожидать... Игра закончилась, а открытой войны он всегда избегал.
- Психопатка... - пробормотал он и отошел подальше.
С тех пор на каждое его злодеяние я отвечала бесстрашным гневным нападением на обидчика. И добилась того, что Саша отказался почти от всех 'приколов', которые применял ко мне. Он позволял себе только прятать мои игрушки. Но в этих случаях помогал отец.
- Давай мышку попросим поискать! - предлагал он. Я от радости прыгала на месте, мне нравилась эта папина игра!
- Ага! - Я радостно протягивала ему руку, мы ходили по комнате, искали игрушку, а отец приговаривал:
- Мышка-мышка, поищи и найди! Мышка-мышка, поиграй и отдай!
И неведомая волшебная мышка, которую я так никогда и не увидела, всегда возвращала нам игрушку. Или я ее находила, или папа! Ну, конечно, не сразу, ведь мышке тоже нужно было в нее немножко поиграть!..
Избавление от Сашиных домогательств укрепило во мне веру в собственные силы. Я научилась действовать решительно даже там, где ребенок, кажется, справиться без взрослого никак не может.
***
По выходным я обычно ездила в гости к тете Наташе. Отец провожал меня до турникетов станции метро 'Арбатская', я проходила мимо дежурной и махала папе ручкой. Потом садилась в поезд и без пересадок доезжала до станции 'Первомайская'. На выходе из метро меня встречала моя любимая тетя.
Наверняка сегодня моих родителей обвинили бы в преступном легкомыслии. Нельзя отпускать пятилетнего ребенка в одиночку кататься в метро! В городе полно маньяков, педофилов, садистов! Процветает детский киднеппинг - детей похищают ради получения выкупа от родителей! Детей продают за границу!
Ни о чем подобном мои родители, как и другие советские люди, никогда не слышали. И даже слов таких не знали - 'педофилия', 'киднеппинг'... Они жили в совершенно другом мире. И дело не в том, что в московском метро 60-х годов маньяки и похитители детей не ездили. Может, и ездили, это другой вопрос. Дело в том, что их не было в мире представлений моих родителей! Информационная закрытость и советская пропаганда тех времен делали свое дело. Граждане СССР прямой дорогой шли к коммунизму, великая страна уверенно развивалась, и не было в ней места злодеяниям преступников! А если кто-то и пытался нарушить закон, его тут же хватали за руку бдительные сотрудники правоохранительных органов. Об этом писали в газетах, об этом снимали фильмы, а значит, это было правдой!
Приблизительно так думали мои родители. Поэтому совершенно спокойно отпускали меня в получасовое путешествие по московской подземке. Но ведь с ребенком и без участия каких-то преступников порой случаются неприятные неожиданности. Причем такие, мысль о которых взрослым, как правило, в голову не приходит. Я всегда добиралась до тети Наташи благополучно. Но вот однажды...
Было лето. Я вошла в полупустой вагон метро, уселась на сиденье и беспечно заболтала ножками. На коленях у меня лежала авоська со сменой белья. На мне было новенькое красивое платьице с пояском. Я пребывала в самом веселом расположении духа.
И вдруг ощутила резкий спазм в животе. Боль быстро прошла, но ее сменил сильный, требовательный позыв - ужасно захотелось в туалет! Я еле сдержалась! На минуту боль затихла, а потом снова накатила - тягучая, выворачивающая кишечник наизнанку. И снова мучительный, долгий, непрекращающийся позыв!
Что делать?! На лбу мгновенно выступил пот, заколотилось сердце, дыхание участилось. Я испуганно сжалась, замерла, потом заерзала на сиденье. Позыв не проходил. Кишечник судорожно сокращался, его содержимое рвалось наружу! Я вскочила с места, думая, что стоя лучше смогу с ним справиться. Это мое резкое движение ускорило дело. На мгновение я утратила мышечный контроль, и все заслоны были прорваны! Я с ужасом ощутила, как из меня исторгается полужидкая масса. Трусики намокли, отяжелели, по ногам потекло...
Это был кошмар! Я в ужасе бросилась к дверям - туда, где не было людей! Испражнения текли по бедрам, достигли колен. К счастью, их оказалось не так много, к тому же спазмы и позывы прошли. Но это ненамного облегчало мое положение. Я была мокрая, испачканная, от меня отвратительно пахло!
Я ничего не соображала от стыда и растерянности. Я знала только одно: мне нужно как можно скорее выбраться из вагона! Поезд находился на середине перегона перед станцией 'Площадь революции'. Я встала возле дверей, опустив глаза, судорожно сжала ручку авоськи и считала секунды.
Я находилась в страшном напряжении. Колени дрожали. 'Что же это такое?! Почему?! - истерично бились в голове бессмысленные вопросы. - Обкакалась?.. Что теперь будет?!' Я не представляла, как доберусь до 'Первомайской'. Как проеду семь остановок в грязных трусиках и с замаранными ногами! Как предстану в столь безобразном виде перед тетей Наташей! Но больше всего меня почему-то беспокоила мысль о том, что мое красивое платьице может испачкаться и станет зловонным.
Слезы готовы были брызнуть из глаз. Ах, если бы рядом был папа!..
Всем своим существом я мысленно метнулась к нему. И тут же в бурлящей мешанине панических мыслей вспышкой проявились его слова: 'Отучайся реветь! Справляйся сама!'.
Я проглотила слезы.
Не знаю, что со мной произошло. Только я опять, как совсем недавно в стычке с братом, разгневалась. Не на Сашу - при чем здесь он? - а на саму себя, на свою беспомощность, на эту дурацкую ситуацию, из которой, казалось, не было никакого выхода.
И тут же поняла, что сейчас сделаю.
Поезд подошел к станции 'Площадь революции', двери раскрылись. Я выскочила из вагона, как пробка из бутылки! Подбежала к статуе сидящего матроса с револьвером в руке, возле нее была урна. Не обращая внимания на людскую толчею вокруг, я решительно повесила авоську на какой-то крючок на револьвере. На всякий случай взглянула на матроса. Похоже, он был не против моей фамильярности: продолжал задумчиво смотреть вдаль. Я прониклась к нему доверием. Массивная урна частично прикрывала меня от взглядов пассажиров, ожидающих на платформе поезда. А матрос, показалось мне, стал строго на них глядеть и как бы говорил: 'А ну, не пяльтесь на девчонку!'
Я сжала зубы и занялась собой.
Я запретила себе думать о чем бы то ни было и ни на кого не глядела. Быстро задрала подол платьица, чтобы его не испачкать, и заткнула за поясок. Стянула с себя грязные трусики и с отвращением швырнула в урну. Вынула из авоськи чистые. Тщательно ими подтерлась, вытерла ноги и руки. Наведя окончательный порядок, тоже сунула их в урну.
И с облегчением опустила подол платья. Все!
Я сняла с револьвера авоську, благодарно взглянула на матроса и деловито направилась к дверям подошедшего поезда.
***
Но вернемся в наше с папой утро, к утренней гимнастике. Занимаясь с гантелями, отец с придыханием шепотом подбадривал меня:
- Молодец, Оленька! Вот так!.. Умница! А коленки при наклоне не сгибай, держи ножки прямо! И дыши носом, а выдыхай через ротик!
Мы старались не шуметь. Наши родные вставали по звонку маминого будильника, а он раздавался тогда, когда папа уже готовил на кухне завтрак.
- Заканчиваем гимнастику бодрой ходьбой на месте! - тихо командовал папа и прибавлял: - Только не топай!
А потом укладывал гантели в шкаф, и мы отправлялись умываться.
К тому времени наша коммунальная квартира просыпалась и являла миру всех своих обитателей.
Как-то я услышала песенку в исполнении Людмилы Гурченко о густонаселенной советской коммуналке: 'И мыли тридцать два жильца под краном тридцать два лица...' В нашей квартире жильцов было вдвое меньше - шестнадцать. Но что это были за персонажи!
Прежде других в ванную комнату старались попасть самые тихие и дисциплинированные - еврейская семья Айзенбергов. Худосочный, длиннолицый и очень вежливый с соседями папа-инженер вел по коридору под руку свою полногрудую жену, за ними вдоль стеночки следовали двое тихих ребятишек моего возраста. Мы с ними дружили, но вместе играли редко: они постоянно пропадали то в музыкальной школе, то в детской изостудии.