Тема диссертации была интересна мне, прежде всего, благодаря отношениям с Отари. Ведь он был классическим билингвом! Его ошибки в произношении или подборе русских слов давали мне самый живой материал для исследований. Я с упоением писала ему о своей работе.
Прошло еще полгода. Я готовилась к защите, печатала дома на пишущей машинке последние листы своей диссертации.
Тогда Отари и прислал письмо, которое изменило все.
Он совершил в зоне преступление. Какое - в его послании об этом не было ни слова. Состоялся суд. Срок заключения Отари в УЦ 267/30-2-30 увеличился на три с половиной года.
Сказать, что это известие было для меня ударом - не сказать ничего. Оно разрушило саму основу моей внутренней жизни - веру в счастье с Отари. Я вдруг сделала ужасное открытие: он всегда, всегда ставил свои чувства ко мне на второе место! Самым важным для него была преданность воровскому делу. Он говорил о любви и перечеркивал наше будущее все новыми и новыми преступлениями. Он был создан не для семьи. Он был создан как вор.
'Такой у него закон', - говорил старик Потапыч...
Письмо Отари стало приговором нашей любви. Я могла ждать его еще три с половиной года, еще пять или десять лет. Могла дождаться и заключить его в объятия. Но никогда не смогла бы построить с ним жизнь, обрести судьбу Женщины, Жены, Матери.
А я мечтала о такой судьбе. Мечтала иметь детей. Думала: 'Отари вернется, и я узнаю, могу забеременеть или нет. Если нет, снова пойду в женскую консультацию, в больницу, к Бакановой, к знахарям - куда угодно! Черта возьму за рога, но стану матерью!' А теперь... Ждать еще три года? И почему три, а не больше? Кто знает, что натворит Отари за это время и сможет ли вообще выйти на свободу!..
С ним у меня не было будущего.
Мое сердце стонало от боли. Я должна была принять роковое решение: отказаться от своей любви. Но я любила!.. Что мне было делать?! Я продолжала посылать в колонию письма...
К разрыву меня подтолкнул сам Отари. После того, как он получил новый срок, что-то в нем надломилось. Его письма стали сдержанными, сухими. В них все чаще появлялись злые жалобы на строгости режима, на произвол администрации. Но этим дело не ограничилось. Он стал меня болезненно ревновать. 'Ты пишешь холодные слова, без сердца! - жестко укорял он. И спрашивал: - Ты что-то скрываешь? У тебя кто-то есть?' Из месяца в месяц эта болезнь усугублялась. В конце концов он стал угрожать: 'У меня в Москве есть друзья. Они за тобой следят. И если что...'
Мне было обидно до слез, но я не могла ему помочь. Не могла исцелить его ревность, его больную душу: он был слишком далеко и сделал так, чтобы мы не увиделись как можно дольше. Я не могла изменить его воровскую судьбу: ее законы вбивались в его сознание годами на пыльных улицах Сабуртало и в Глданской тюрьме. А семь лет пребывания в колонии Приморья довершили дело...
Неизбежное произошло. Я приняла решение - раз и навсегда лишила себя права строить жизнь с уголовником-рецидивистом. И написала об этом Отари.
На следующий день после получения моего письма он попытался покончить жизнь самоубийством. Забрался на стрелу того самого гусеничного крана, в котором мы встречались с ним пять лет назад, и спрыгнул с 20-метровой высоты.
Об этом я узнала из письма бывшего начальника отряда в УЦ 267/30-2-30 майора Костенко. К тому времени он стал подполковником и занял должность начальника колонии. 'Отари жив, получил переломы, лежит в больнице, - писал мой старый знакомый. - Он выздоровеет. Но его психическое состояние оставляет желать лучшего. Он в тяжелой депрессии. Вы могли бы излечить его. Что случилось, Оля? Почему вы решили разорвать отношения с Отари?..'
Я читала и думала: 'Боже мой, вы же сами пять лет назад в разговоре со мной дали ответ на этот вопрос! 'Зэков трудно любить. Тем более таких, на строгом режиме...'
'Скажу больше, - продолжала я читать послание Костенко. - Ваш разрыв с Отари очень плохо сказался на дисциплинарной обстановке в его отряде. Вера в счастье и стремление заключенных к светлой жизни...'
Я отложила письмо. Меня не интересовали вера и стремления заключенных, тем более заботы начальника колонии. Костенко не получил моего ответа.
Долгие годы я сохраняла дружеские отношения с тетей Циалой. Мы иногда обменивались письмами. От нее я узнала о дальнейшей судьбе Отари.
Он вернулся из колонии домой, в Тбилиси, привез с собой большой фибровый чемодан, набитый моими письмами. Тетя Циала рассказывала, что не раз видела, как он читал их и плакал.
Он любил меня. И в моем сердце продолжала звучать стонущая нота любви к нему. Но мы оба ничего уже не могли изменить.
Тетя Циала стала подыскивать для Отари невесту. Надежда на то, что женитьба благотворным образом скажется на судьбе любимого племянника, не оставляла эту добрую женщину. Женой Отари стала скромная 16-летняя девушка. Она родила ему сына.
Но ему не нужны были ни сын, ни молодая жена. Он знал свой жребий.
Отари уехал во Владивосток, отыскал друзей по колонии и занялся криминальной торговлей подержанными японскими автомобилями. Это был опасный бизнес. В нем всегда на кону стояли большие деньги. Охотников за доходами группировки Отари находилось немало. Однажды преступники похитили малолетнего сына его друга и стали требовать за жизнь мальчика огромный выкуп. Состоялись переговоры, стороны к согласию не пришли. Отари с друзьями решил отстоять жизнь ребенка силой. Завязалась перестрелка. Мальчика освободили, вернули отцу. Но мой любимый в ходе того жестокого столкновения был убит...
Отец спасенного ребенка с почестями проводил своего друга в последний путь. Заказал для него гроб из ценных пород дерева с золотой инкрустацией, отправил тело на родину и организовал похороны. На одной из золотых пластин, украшающих последнее пристанище Отари, было написано: 'Спасибо, друг!'.
Я много думала над обстоятельствами смерти моего любимого. Они говорили сами за себя. Он погиб, спасая жизнь ребенка... Его заблудшую растерянную душу всегда озарял немеркнущий свет. Вот почему он был способен искренне и сильно любить, вот почему вызвал во мне столь же искреннее и сильное ответное чувство. Вот почему он не видел жизни без любви ко мне и шагнул со стрелы подъемного крана в пустоту. Иногда мне кажется, что он погиб в тот день, когда получил мое последнее письмо...
Я заставила себя забыть о первой любви. Нужно было строить другую жизнь, без нее. Я успешно защитила диссертацию. Мне прочили должность штатного преподавателя на кафедре английского языка Московского текстильного института. Тогда же меня вызвали на Лубянку, в КГБ, и предложили работать переводчицей. В стране началась перестройка, повеял, как тогда говорили, ветер свободы и перемен. Перед людьми, казалось, открывались невиданные перспективы. Страна вступала в новую эпоху.
Новая эпоха настала и в моей жизни. Я с надеждой смотрела в будущее. И верила в себя. 'Плохая' девочка с Лисы, лихая подруга бразильянки Моники, кокетливая Актриса, невеста американского бизнесмена Дэвида Барбера, любимая девушка грузинского вора Отари - все они ушли в прошлое. Как там у Марины Цветаевой в стихотворении 'Тебе - через сто лет'? 'Друг! Не ищи меня! Другая мода!..' Мне предстояло развить и отстоять собственный бизнес, четырежды выйти замуж и развестись, родить и воспитать четверых детей, построить дом и взрастить вокруг него роскошный сад, стать телеведущей и лицом Первого канала, написать книги...
Да, в моей жизни настала новая эпоха.
Но это совсем другая история.
И я обязательно ее расскажу.