— Сидишь? — твой тихий голос произнес это слово прямо возле меня. Я вздрогнул и обернулся. Ты сидела рядом со мной на ступенях, а я, погруженный в свои мысли, даже этого не заметил.
— Сижу, — кивнул я.
Ты улыбнулась. Оказалось, что в реальной жизни твоя улыбка совершенно не такая, как на сцене. Она не затмевает свет солнца, она скорее напоминает звездный свет. Твои губы немного приподнимаются, не обнажая при этом зубов, но в лице остается какая-то грусть, почти неуловимая, похожая на крохотное облачко, закрывшее солнце на несколько секунд. Тень от такого облака почти не заметна, но если любишь солнце, то непременно ее почувствуешь. Я любил тебя больше всего на свете.
— Знаешь о теории, что человеческий разум безграничен? — неожиданно спросила ты.
Я мог лишь неуверенно кивнуть, потому что совершенно не ожидал такого вопроса. Я бы, пожалуй, поговорил о погоде или о красоте звездного неба, а ты заговорила о возможностях человеческого разума. Это было странно, но благодаря твоим словам, я еще больше уверился в том, что ты необычный человек.
— Я с детства верила в то, что могу сделать все, чего захочу, — ты говорила медленно, но неожиданно слова полились из тебя бурным потоком, словно горная река. — Я верила, что нужно лишь представить что-то и этого можно достичь. Я стерла для себя все границы, потому что все они иллюзорны. Каждый сам создает границы, в которых живет, а я хотела жить свободно, чтобы можно было махать крыльями, не боясь упереться в бетонную стену или запутаться в колючей проволоке. Фокусы я начала осваивать еще в детстве. Мама подарила мне черную мантию, расшитую серебряными звездами и в тот момент я поняла, что эта мантия, словно договор, подписанный кровью, навек связала меня с цирком. К окончанию школы я самостоятельно освоила уже множество трюков, которыми зарабатывала себе карманные деньги на улицах. Люди с удовольствием кидали монеты в мою шляпу, чтобы увидеть волшебство. Конечно же, я с легкостью поступила в цирковое училище. Я была лучшей на курсе, и все преподаватели прочили мне великое будущее. Они многому научили меня, но мне было мало этого. Я хотела творить такие иллюзии, которые никто не мог бы повторить. Любой фокус основывается на ловкости рук, на умении поражать людей, удивлять их, удивляясь самостоятельно. Самое ужасное для фокусника — перестать удивляться. Но для меня с каждым разом становилось все сложнее удивляться банальным фокусам, которые может с легкостью провернуть каждый из моих сокурсников. Я жаждала нового уровня, новых знаний, я устала топтаться на первой ступеньке высокой лестницы, что зовется иллюзией. И я пошла вверх. Я не буду говорить о том, как освоила новые уровни иллюзии, которые требуют не ловкости рук, а невероятной концентрации мыслей. В конце концов, это все еще мои профессиональные секреты, которые позволяют мне зарабатывать на жизнь, хотя именно из-за этих новых знаний я совершила то, чего не должна была делать, — ты вздохнула так горько, что мне захотелось обнять тебя, но я не смог. К своему ужасу, я просто не мог пошевелиться, словно бы я окаменел за те пару минут, что ты говорила.
Все, что я еще мог делать, так это двигать головой и говорить. Я был так рад, что могу хотя бы говорить с тобой, но я был в крайнем смятении, так как не мог понять причины своего странного состояния.
— Я создала иллюзию, которую не мог создать ни один фокусник до меня, — ты посмотрела на меня, и в глазах твоих я увидел безграничную тоску и печаль. На представлении твои глаза напомнили мне горячий шоколад, а сейчас они скорее были похожи на холодные и прекрасные драгоценные камни. — Я создала тебя. Ты — концентрация моих мыслей, ты — мое отражение. Ты никогда не задумывался над тем, что живешь лишь от представления до представления? Конечно, у тебя есть что-то вроде воспоминаний о жизни, но они расплывчаты, словно бы подернуты туманной дымкой.
Я вздрогнул и со страхом посмотрел на тебя. Зачем ты говоришь об этом? Зачем ты придумываешь какую-то ерунду, когда я люблю тебя? Но где-то глубоко внутри, в тех самых чертогах души, в которые я никогда не осмелился бы заглянуть, боясь увязнуть в вязкой жиже своих собственных, — а возможно даже не своих, — мыслей, я почувствовал, что ты говоришь правду. Я попытался вспомнить своих родителей, но лицо отца расплывалось неясными чертами, а черты лица матери причудливо сливались с твоими. Я попытался вспомнить, как же выгляжу я, но понял, что не знаю своего лица так же, как не знаю лица отца. Может быть, это потому, что меня и не существует вовсе? Потому что я — иллюзия, творение величайшего фокусника? Я попытался прогнать эти мысли прочь, но они гремели в моей голове подобно набату. Мне так хотелось закричать, что это не правда, что ты лжешь мне, но вместо этого, вместо всех тех слов, что сейчас вертелись у меня на языке, желая сорваться с него потоком клокочущего пламени, я тихо прошептал: