Когда Мэгги дошла до площадки, свет из окна серебристым лучом скользнул по девической округлости ее щеки. Это он запомнил.
В тот вечер, за ужином, Джордж больше молчал. А когда заговаривал, то был особенно нелюбезен. Мать, боязливо следившая за ним, тщетно пыталась вообразить себе новую ужасную катастрофу. В конце концов она решила, что сыну не понравилась тушеная говядина. И она добавила соли.
После встречи на лестнице Джордж очень часто видел Мэгги. Он изменил свои мечты и поместил ее в самый центр этого солнечного сияния. Женщина-призрак, «богиня», свергнутая с пьедестала, лежала поверженная, заброшенная. В свете своей новой религии он вспоминал о ней разве только для того, чтобы мысленно обозвать ее глупой и ребяческой.
Иногда он бывал относительно счастлив — например, когда мать Мэгги напивалась и принималась издавать страшные вопли. Тогда он просиживал в темноте, придумывая сцены, в которых спасал девушку от ее отвратительного окружения.
Он составлял хитроумные планы, чтобы столкнуться с ней в коридорах, у дверей, на улице. Когда же ему удавалось с ней встретиться, его подавляла мысль, что девушка уже обо всем догадывается. Он чувствовал, как горят от стыда лицо и шея. Чтобы доказать, будто она ошибается, Джордж отворачивался или глядел на нее каменным взором.
Спустя некоторое время им овладело беспокойство: почему они так далеки друг от друга? Он представлял себе вкрадчивых принцев, стремящихся завладеть девушкой. Часы досуга, а иногда и часы работы он проводил в поисках нужного решения. Тень девушки сопровождала его неотступно. Она участвовала в грандиозных драмах его воображения; он шествовал по облакам, а повседневные дела меркли, окутывались туманом.
Он видел, что стоит ему опрокинуть хрупкие барьеры условностей, и она очень скоро узнает его благородный характер. Порой он ясно представлял себе, как все это будет. Получалось очень здорово. Но вслед за тем, в решительный момент, смелость покидала его. А что, если все приключение покажется ей смешным? Быть может, она уже давно следит за его душевной мукой? Она может рассмеяться… Если так, он чувствовал, что способен умереть или убить ее. Он не мог решиться выдержать эту страшную минуту. Часто он спотыкался на самом пороге познания. После этого он обычно избегал Мэгги, желая показать, что она для него ничто.
Если бы представился случай, думалось ему, спасти девушку от какой-то беды, тогда вся трагедия разрешилась бы очень быстро.
Но однажды вечером в коридоре Джордж повстречал молодого человека, который обратился к нему:
— Скажите, дружок, где здесь живут эти пташки Джонсоны? В этом чертовом притончике я не могу ничего найти… Шатаюсь здесь вот уже полчаса…
— Выше на два пролета, — холодно сказал Келси. Он почувствовал внезапное сердцебиение. Замечательный костюм, изящный светский вид, опытность, уверенность и смелость, отличавшие поведение молодого человека, погрузили Джорджа в глубины отчаяния. Стоя в коридоре, он прислушивался, стыдясь и краснея, пока не различил, что они спускаются вниз вдвоем.
Тогда он улизнул. Какой ужас, если бы Мэгги его заметила! Чего доброго, она пожалела бы его… Возможно, они отправились на спектакль… Этот светский поросенок в разукрашенном плаще собирается подавить ее своим блеском. И Келси размышлял, как несправедливо со стороны других мужчин ослеплять женщин роскошью.
Поняв свое невыгодное положение, он выругался — дико, мстительно и горько. А дома мать тоже повысила голос, закричала на него монотонно и раздражительно:
— Да повесь ты пальто, слышишь, Джордж! Не могу же я вечно ходить за тобой. Разве труднее повесить, чем так бросать? Неужели ты еще не устал слушать, как я кричу на тебя?
— О да! — взорвался Келси, вкладывая в это слово всю глубину своего внезапного гнева.
Он повернулся к матери с покрасневшим, искаженным лицом, жестким от ненависти и бешенства. Минуту они молча глядели друг на друга, затем она повернулась и заковыляла к себе в комнату. Ничего не замечая вокруг, она изо всей силы ударилась боком о край стола. В следующий миг дверь захлопнулась.
Келси плюхнулся на стул, вытянул ноги, глубоко засунул руки в карманы брюк. Подбородок опустился на грудь, глаза уставились в одну точку. Его захлестнуло острое чувство жалости к себе, которое приходит, когда душа вынуждена свернуть с избранного ею пути.
VIII
В течение ближайших дней Келси страдал, впервые придя к мрачному выводу, что мир не испытывает к нему особой признательности за его присутствие на земле. Когда ему говорили резкие слова, он истолковывал их в духе этой недавно обретенной интуиции. Теперь ему казалось, что весь мир ненавидит его. Он погрузился в глубочайшую безнадежность.
Однажды вечером он повстречал Джонса. Тот восторженно накинулся на него:
— Вот ты как раз мне и нужен! Сегодня вечером я собирался зайти к тебе. Как хорошо, что я тебя встретил! Старик Бликер собирается задать кутеж завтра вечером. Напитки — какие пожелаешь! Будут все ребята, и все прочее. Бликер сказал мне особо, что хочет тебя видеть. Замечательный случай! Замечательный. Ты можешь прийти?
Келси горячо сжал ему руку. Теперь он почувствовал, что у него в запасе есть утешительная дружба.
— Конечно, буду, старина, — сказал он хрипло. — Для меня это самое приятное.
Идя домой, он воображал себя непреклонным. Он как бы предвкушал упоительную месть — частичное самоуничтожение. Да, мир раскается в своем отношении к нему, когда увидит его пьяным…
К Бликеру он явился с небольшим опозданием. Джордж задержался из-за того, что мать читала вслух письмо от его старого дяди, который, между прочим, писал: «Да благословит бог мальчика! Воспитайте его таким, каким был его отец». Бликер обитал в старом трехэтажном доме на боковой улице. Какой-то еврей-портной жил в первой от входа гостиной, а старый Бликер — во второй.
Подвальный этаж занимал немец с женой и восемью детьми. Два верхних этажа населяли портные, парикмахеры, разносчик и разные таинственные личности, которых редко можно было увидеть. У второго пролета лестницы, в маленькой спальной, дверь всегда была настежь, и можно было видеть двух согбенных мужчин, занятых починкой театральных биноклей. Немка из столовой была не в ладах с парикмахершей из задней комнаты третьего этажа, и часто они обменивались через перила ужаснейшими ругательствами. Деревянные панели были сплошь исцарапаны и вытерты прикосновениями бесчисленных людей. В одной из стен виднелась длинная щель с расколотыми краями — память о том, как однажды некий жилец бросил топором в жену. В нижнем коридоре вечно торчала женщина с тряпкой и ведром мыльной воды, согнувшаяся над истертым линолеумом. Старый Бликер понимал, что живет в весьма респектабельной, первоклассной квартире. Он был рад случаю пригласить друзей.
Бликер встретил Джорджа Келси в коридоре. Его воротничок был выше и чище, чем обычно. Это сильно изменило его внешность — теперь он выглядел невероятным аристократом. «Как живете, старина?» — провозгласил он, беря Келси под руку, и, весело болтая, провел его по коридору в бывшую гостиную.
Группа стоявших там мужчин отбрасывала большие тени в желтом сиянии лампы. Все они повернулись к входящим.
— Хэлло, Келси, старик! — воскликнул Джонс, поспешно устремляясь навстречу. — Молодчина! Рад, что ты пришел! Ты ведь знаешь О’Коннора… И Смита и Вудса! Вот еще Зьюсентел! Мистер Зьюсентел, это мой друг мистер Келси… Пожмите друг другу руки… Вы оба чудесные парни, будь я проклят! Потом здесь еще… О джентльмены, это мой друг мистер Келси! Он тоже отличный парень. Я знаю его с детских лет. Иди же сюда, выпей…
Все были необычайно любезны. Келси почувствовал, что и у него есть общественное положение. Незнакомцы держались сдержанно и уважительно.