— Так, один малый, — отвечал лейтенант.
Когда рана обнажилась, хирург пренебрежительно потрогал ее пальцем.
— Н-да, — сказал он, — идемте-ка со мной, я займусь вами.
В его голосе снова прозвучало презрение, словно он сказал: «Придется отправить вас в тюрьму!»
Лейтенант, стоявший все время с очень кротким видом, внезапно покраснел и в упор взглянул на хирурга.
— Послушайте, я не позволю ее ампутировать! — сказал он.
— Вздор! Вздор! Вздор! — закричал хирург. — Идемте, я не стану ампутировать. Ну, пошли, не будьте слюнтяем!
— Оставьте меня в покое, — злобно сказал лейтенант, отстранившись от него. Его взгляд был прикован к дверям старой школы, которые казались ему зловещими, как двери морга.
Вот и весь рассказ о том, как лейтенант потерял руку. Когда он приехал домой, мать, жена и сестры долго рыдали, глядя на его пустой рукав.
— Ладно, перестаньте, — пробормотал он смущенно, стоя среди этого потока слез. — Стоит ли так убиваться?
Как новобрачная приехала в Йеллоу-скай
I
Плавное движение большого пульмановского вагона, стремительно мчавшегося вперед, было совсем неощутимым, и, лишь взглянув в окно, пассажир мог убедиться, что равнины Техаса уносились на восток. Обширные низины с зеленой травой, унылые места, заросшие мескитом и кактусом, разбросанные небольшими группами каркасные домики, леса со светлой и нежной листвой деревьев — все это плыло на восток, уплывало за горизонт, куда-то в пропасть.
В Сан-Антонио в этот вагон села только что обвенчавшаяся пара. От долгого пребывания на ветру и на солнце лицо мужчины было красным, а кирпичного цвета руки непрерывно и весьма выразительно двигались — уж очень неловко он себя чувствовал в непривычном для него новом черном костюме. Время от времени он с уважением оглядывал свой наряд. Положив руки на колени, он сидел как человек, ожидающий очереди в парикмахерской. В беглых взглядах, которые он бросал на других пассажиров, сквозила застенчивость.
Новобрачная, уже не первой молодости, не отличалась красотой. На ее синем кашемировом платье, усеянном изрядным количеством стальных пуговиц, то тут, то там красовались кусочки бархата. Она беспрестанно вертела головой, стараясь разглядеть свои рукава буфами, очень жесткие, прямые и высокие. Они стесняли ее. Было совершенно очевидно, что жизнь ее прошла в стряпне и что, сознавая свои обязанности, она собиралась стряпать и впредь. Странное впечатление производила на этом простом, неумном лице со спокойными, почти невозмутимыми чертами краска смущения от легкомысленных взглядов, которыми ее окинули некоторые пассажиры, когда она вошла в купе.
Новобрачные, по-видимому, были очень счастливы.
— Когда-нибудь ездила в салон-вагоне? — спросил он, восторженно улыбаясь.
— Нет, — ответила она, — никогда. Просто чудно, правда?
— Шикарно. Мы скоро пойдем в вагон-ресторан, и нам подадут много блюд. Самую превосходную еду на свете. Берут доллар.
— Ах, неужели? — воскликнула новобрачная. — Целый доллар? Ну, это слишком дорого для нас, правда, Джек?
— Только не в этой поездке, — храбро ответил он. — Мы все это выдержим.
Потом он дал ей объяснения насчет поездов.
— Понимаешь, от одного конца Техаса до другого тысяча миль, а этот поезд проходит их, останавливаясь только четыре раза.
В нем чувствовалась радость владельца. Он указывал ей на ослепительную отделку вагона: и глаза ее действительно раскрывались шире, когда она созерцала узорчатый бархат цвета морской воды, сверкающую латунь, серебро и стекло, дерево, отливавшее таким же темным блеском, как поверхность нефтяной лужи. В одном конце вагона бронзовая фигура поддерживала опору, разделявшую купе, и потолок в различных местах украшала роспись оливкового цвета с серебром.
Паре этой казалось, что окружающая обстановка отражает великолепие их бракосочетания, состоявшегося утром в Сан-Антонио; то была обстановка, которая приличествовала их новому положению. Особенно у мужчины лицо так и сияло. Проводнику-негру он показался очень смешным; время от времени он поглядывал на них издали и с видом превосходства скалил зубы. Иногда он ловко подшучивал над ними, но делал так, что им это было не совсем ясно. Он тонко пользовался всеми приемами снобизма самого неотразимого рода. Он даже угнетал их, но они почти не чувствовали этого угнетения, а вскоре забыли и пассажиров, изредка насмешливо поглядывавших на них с выражением явного удовольствия. С незапамятных времен в ситуации новобрачных обязательно усматривают что-то забавное.
— Мы должны прибыть в Йеллоу-скай в три сорок две, — сказал он, нежно заглядывая ей в глаза.
— Неужели? — ответила она, будто ей это было неизвестно.
Удивляться тому, что сказал муж, отчасти входило в обязанности любезной жены. Она вынула из кармана маленькие серебряные часики и, когда, держа их перед собой, она с хмурым вниманием уставилась на циферблат, лицо молодого супруга засияло.
— Я купил их в Сан-Антонио у одного своего друга, — проговорил он весело.
— Семнадцать минут первого, — сказала она, вскинув на него глаза с некоторым застенчивым и неуклюжим кокетством.
Какой-то пассажир, заметив эту игру, настроился весьма сардонически и подмигнул самому себе в одно из многочисленных зеркал.
Потом они пошли в вагон-ресторан. Два ряда негров-официантов в сверкающих белизной костюмах наблюдали за их появлением с интересом, а также равнодушием людей, заранее предупрежденных об их приходе. Обслуживать эту пару выпало на долю официанта, которому, по-видимому, доставляло удовольствие руководить ими в выборе блюд. Он оглядывал обоих с отеческой добротой кормчего, и лицо его излучало благосклонность. Покровительство это, соединенное с обычной почтительностью, было им непонятно, и когда они вернулись в свой вагон, на их лицах ясно читалось, что они рады были уйти оттуда.
Налево, вдоль длинного красного откоса, на много миль тянулась полоска тумана там, где катила свои воды Рио-Гранде. Поезд приближался к ней под углом, в вершине которого находился Йеллоу-скай. По мере того как сокращалось расстояние до Йеллоу-скай, беспокойство супруга все возрастало. Теперь это стало очевидным. Его кирпично-красные руки выделялись еще резче. По временам он даже проявлял некоторую рассеянность, и когда новобрачная, наклонясь вперед, обращалась к нему, он производил впечатление человека, вернувшегося откуда-то издалека.
По правде говоря, Джек Поттер начал чувствовать, что над ним нависла тень некоего поступка и давит его, как свинцовая плита. Он, начальник полиции, персона видная, известная, уважаемая и внушающая страх в своем городке, отправился в Сан-Антонио на свидание с девушкой, которую, как ему казалось, он любит, и, после обычных просьб, уговорил ее выйти за него замуж, ни о чем ни с кем не посоветовавшись в Йеллоу-скай. И теперь он привозил новобрачную к пребывающей в неведении и ничего не подозревающей общине.
Разумеется, люди в Йеллоу-скай женились по своему усмотрению, в соответствии с общепринятыми обычаями; но таково уж было представление Поттера об его ответственности перед друзьями или об их понятиях о его долге, не говоря уже о том, что существует неписаный закон, согласно которому люди теряют над собой контроль в подобных делах, что он чувствовал себя отвратительной личностью. Он совершил неслыханное преступление. В Сан-Антонио, лицом к лицу с этой девушкой, подстрекаемый сильным порывом, он опрометчиво преступил все социальные преграды. В Сан-Антонио, вдали от дома, он походил на человека, как бы скрытого во мраке. В этом чужом городе ему легко было взять в руки нож и вырвать из сердца любое чувство долга, любое чувство обязанности по отношению к друзьям, в какой бы форме оно ни выражалось. Но час прибытия в Йеллоу-скай — час наступления дневного света — приближался.