— Почему же она живет во Франции?
— Потому что много лет назад она вышла замуж за француза. И она ушла из дома, чтобы быть с ним. Это происходит все время.
— Вы имеете в виду, что люди не остаются на том же месте навсегда?
— Да. Все именно так и происходит.
— Сколько времени понадобится, чтобы попасть туда?
— Чтобы добраться куда?
— До господина Катулла.
— Это зависит от обстоятельств. Видишь ли, это следующее путешествие, независимо от назначения, будет мало отличаться от тех, которые привели вас с Соланж ко мне. Как только все будет устроено, я смогу узнать больше. И тогда я что-нибудь тебе расскажу. Чаю не хочешь, Амандина?
Первой мыслью Доминик после расстрела было схватить Амандину в охапку и покинуть деревню. Она решила бежать в то же утро. Не зная зачем, не зная куда: инстинкт требовал — исчезнуть вместе с ребенком. Чувства ее никогда не подводили. Но они остались. Пришла весточка — нужно ждать. И они ждали. Вчера вечером ей сообщили, что делать дальше. Член ячейки, не связанный с Доминик, будет ждать Амандину в указанное время и в оговоренном месте на следующий день.
Сегодня. Сегодня она передаст Амандину человеку, который ее переправит к Катуллу, отцу Доминик, в то время как сама Доминик отправится в Париж, выполнять назначенную ей задачу. Никаких осложнений не предвиделось. Они будут путешествовать вместе в первой части путешествия, затем разделятся.
Доминик инструктировала Амандину. Что говорить, а чего ни в коем случае не говорить, если их остановят боши. Самый сложный момент, когда Доминик должна будет оставить девочку в одиночестве в течение короткого времени на просторах сельской местности, где ее подберет следующий сопровождающий.
— Но почему вы не можете идти со мной?
— Потому что человек, который придет за тобой и переправит тебя к Катуллу, он или она, являются частью другой операции, чем моя. Другая группа. Это правило среди наших групп, мы никогда не видим один другого. Это средство безопасности. Если кто-нибудь из нас попадет под подозрение, мы будем говорить правду, что не знаем посредников. Это трудно понять, я знаю… Мне трудно объяснить… слишком много для ребенка десяти лет…
— Как долго я буду одна?
— О, не больше, чем потребуется для ходьбы отсюда в деревню. Несколько минут.
— Как я пойму, что это тот человек? Что делать, если их будет несколько? Как я его узнаю?
— Я не знаю, кто за тобой придет. Я не могу его описать или ему тебя. Но он или она скажет: «У меня есть сыр».
— Это странно.
— Может быть. Но это то, что он или она скажет. Теперь давай проверим, готовы ли мы?..
— Я готова.
— Ты точно хочешь надеть этот свитер? Такое впечатление, что его не стирали за все время вашего путешествия.
— Я надену именно его.
Желтый свитер Соланж, коричневые вельветовые брюки, ботинки с высокой шнуровкой. Чемодан упакован: соломенная шляпа Филиппа, вещи Соланж, включая ивовый венок, масло грецкого ореха, немецкий шоколад, который отдала Доминик. Кулон Амандина спрятала под платок, которым Соланж часто покрывала голову. Двойная защита, сказала она себе. Но Соланж была бы не против, она уверена.
— Не хочешь ли померить это?
Доминик держала в руках простой коричневый берет.
— Давай-ка именно его наденем. И все волосы заберем.
— Почему?
— Да чтобы ты не выглядела не местной, хотя бы с моей точки зрения.
— Как это не местной?
— Ты непохожа. Слишком изящна. Утонченна. Это на самом деле комплимент. Твоя внешность необычна. Такие локоны, о них каждая может мечтать. Ты в зеркало заглядывала?
— В берете я буду меньше похожа на еврейку?
— Что?
— Я слышала разговор Соланж и мадам Обрак. Мадам Обрак сказала Соланж, что я похожа…
— Мои темные глаза и темные волосы тоже под подозрением бошей, как ты понимаешь…
— Я буду носить берет, если хотите. Если кто-то спросит меня, не еврейка ли я, скажу, что не знаю. Потому что я не знаю. Я ничего не знаю вообще. Я не знаю ничего о себе или о ком-то другом, и именно поэтому я продолжаю произносить про себя эти слова. Вы знаете: одиночество, страх. Эти слова.
Доминик приподняла платок на шее Амандины, коснулась аметиста.
— Это доказательство того, что ты не одинока. Постарайся вспомнить. Попробуй вспомнить, что Соланж рассказывала тебе о прошлом. Ты попытаешься?
— Да.
— И не веди себя глупо с бошами. Если у тебя спросят, не еврейка ли ты, никогда нельзя отвечать «я не знаю». Видишь, в твоих бумагах не указаны имена и даты рождения и места рождения родителей, и тот, кто будет проверять документы, он может питать подозрения…
— Под?..
— Быть подозреваемой означает, что кто-то, возможно, тебе не поверит. Например, усомнится в твоих документах. Сочтет их фальшивкой. На самом деле они и не соответствуют действительности. Соланж сказала мне, что у тебя и не было никаких документов, это ваш епископ постарался. Некоторые из людей, которые будут проверять твои бумаги, с готовностью примут их. Другие нет. Они обязательно будут допытываться, не еврейка ли ты. Будут спрашивать: «Ты еврейка?» Ты должна всегда отвечать, что это не так. Нет, сэр, я не еврейка. Это то, что ты должна говорить. Снова и снова, столько раз, сколько тебе будут задавать этот вопрос. Обещай мне!
— Обещаю.
— Хорошо. Давай повторим все с начала. Каково твое полное имя?
— Амандина Жильберта Нуаре де Креси.
— Где ты родилась?
— В Монпелье. Третьего мая 1931 года.
— Имя твоей матери?
— Я сирота, сэр. Я не знаю имени моей матери.
— Твой отец?
— Также неизвестен.
— Хорошо. Пошли.
Было немногим больше одиннадцати утра и прошло меньше получаса с тех пор как Доминик помогла Амандине выйти из машины на узкую, грунтовую дорогу, прорезавшую покрытую густым кустарником местность. Все, что видела девочка, — пустынную извилистую узкоколейку, уходящую вверх.
— Вы уверены, что я должна остаться здесь?
— Да, дорогая.
Доминик проверила, все ли вещи девочки надежно закреплены на ней, ничего ли не болтается и не отвязывается.
— Теперь тебе придется подождать, пока я уеду. Считай до ста. Считай медленно. А потом иди вверх по этой дороге. В конце пути ты увидишь того, кто должен встретить тебя. Просто продолжай идти, пока не появится человек и не скажет…
— Я помню, что он должен сказать.
Доминик обняла Амандину и сказала:
— Надеюсь, что мы еще встретимся, милая моя. Я считаю, что мы должны встретиться. А пока, прошу тебя, шепни моему отцу на ушко: «Ваша девочка любит вас». Ты сделаешь это для меня?
— Я скажу ему.
— Все, мне надо уходить, иначе я забуду свой долг и возьму тебя с собой… До свидания, Амандина.
— До свидания, Доминик.
— Хотите сыра, мадемуазель?
— А как вы догадались, что это я?
— Ну, на самом деле не так много милых барышень прошли сегодня мимо меня, и поэтому я…
— Бонжур, месье.
— Бонжур, мадемуазель. Пойдемте, нам осталось пройти совсем немного. Может, вы хотите перекусить? Хлеб и сыр действительно есть… Впрочем, мы почти добрались…
— Вот здесь. Позвольте мне положить ваши вещи рядом с вами. Хорошо. Все на месте? Ваш кошелек, ваш чемодан.
— Вы оставите меня здесь, сударь?
— Я вас не бросаю, но прошу подождать. Я должен идти. Где-то через десять минут вы встретитесь… Здесь достаточно удобно, и вы совершенно защищены. С дороги не видно, но рядом с ней.
— Никто не сказал мне, что я должна буду опять остаться одна, я имею в виду, когда я шла к вам навстречу…
— Я должен идти. Все будет хорошо. Уверяю вас.
— Но кого я жду?
— До свидания, мадемуазель.
Амандина сидела в кустах, как ей и велели. И ждала, уже в который раз ждала. Она передвинула вещи, пристроила чемодан в качестве подушки, легла так, чтобы ее лицо оставалось в тени вяза, ноги протянула на солнышко. Девочка глубоко дышала, как давно научил ее Батист. Она пыталась успокоиться, произнося про себя заветные слова. Она дотрагивалась до платка и кулона под ним. Потом она что-то услышала. Хруст гравия на дороге. Она села — молясь о чуде, которого мы все ждем, — чтобы увидеть, кто появится на подъеме.