— Еще бы! Чаще, чем хотелось…
— Значит, расположение помещений знаешь; уже легче… А что там сейчас творится внутри, сколько их, в какой они части здания — ты что-нибудь чувствуешь?
Она с полминуты сосредоточенно молчала, едва заметно помавая ладонями, будто ощупывая ими ночной воздух, а потом удивленно призналась:
— Ничего не понимаю! Людей внутри много меньше обычного — с дюжину, для важного магического ритуала это нормально. Но при этом внутри есть и кто-то совсем чужой!.. Чужак — в ближней к нам части здания, это что-то вроде склада инвентаря с отдельной калиткой; все прочие и мальчик — в дальней части, где у них алтарь. Как унган допустил присутствие вблизи постороннего — уму непостижимо!..
— Может, уверен что этот посторонний никому уже ничего не расскажет?
— Ну, разве что…
— Тш-шш! Смотри! — и он притянул ее к себе, отступив в непроглядную лунную тень, отбрасываемую кустом гибискуса.
Человек, поспешающий к храму по ведущей мимо них тропинке, был явно не из местных: высокий, прилично одетый чернокожий, непрестанно озирающийся по сторонам; ротмистр буквально физически ощутил исходящий от него запах страха, хотя трусом тот, похоже, не был. Совсем уж было изготовившись «брать языка» — в кавказском своем стиле, он был властно остановлен ладошкой напарницы:
— Тих-хо! Я всё сделаю сама. Твое дело — стоять рядышком, изображая собой зомби, оживленного магией мертвеца.
— Понятия не имею, как эти твои зомби выглядят!
— Он, надо полагать, — тоже…
Визитер (на ротмистра тем временем, как с ним иной раз случалось, снизошло: «Связной!») как раз выходил на «финишную прямую» к храму, чуть переведя уже дух и расслабившись, когда из лунной тени прямо перед ним внезапно вылепилась обнаженная девушка потрясающей красоты и промурлыкала:
— Иди ко мне, красавчик! Дай-ка я тебя поцелую — напоследок, а то мой зомби проголодался!
Каковой зомби и был ему явлен сей же миг; вышло вполне убедительно — Великий Режиссер сказал бы: «Верю!»
Момент был, вообще-то, стрёмный: клиент мог, к примеру, вовсе обезуметь от ужаса и переполошить своими воплями насельников капища, но тот лишь оцепенело прохрипел: «Прочь, демоны!», троекратно осеняясь крестным знамением — что смотрелось вовсе уж наивно…
— На нас это не действует, красавчик. Плохое место выбрал ты для прогулок…
— Меня ждут там, внутри, — затравленно выдохнул тот.
— Вот как?.. Мне об этом ничего не известно.
— Да, я уже понял, мэм, — визитер стал оживать прямо на глазах; странно… — Вы — человек унгана, а я — человек майора; нестыковка. У меня срочное письмо.
— Ничего не выйдет, красавчик, — покачала головой «повелительница зомби». — Унган распорядился никого не подпускать к храму, ни под каким видом. Можешь передать свое письмо через меня.
— Мне запрещено, мэм: только майору, в собственные руки.
— Ладно… — в голосе девушки обозначилась искусно дозированная неуверенность; посланец меж тем ожил совершенно: принялся было разглядывать ее во все глаза, а потом сконфуженно отвел взор. — Постучишься своим условным стуком, вызовешь майора, отдашь ему письмо — и сразу назад. Не заходя внутрь. Прямо у тебя за плечом, в паре шагов, встанет зомби; попробуешь переступить порог — только ты и жив бывал, понял?
— Понял, чего ж тут не понять, мэм!..
«Да, везет мне на напарников — это она здорово придумала, просто отлично!..» Дверь распахнулась настежь, сразу после хитрого условного стука («…Ждал, ясное дело!..»), и в тот самый миг, как Майор («…Белый?! здесь?..») протянул руку за письмом, он обрушил на затылок Связника рукоять антикварного двуствольного пистолета (ничего посовременнее в хозяйстве Марии не отыскалось) и от души врезал башмаком по майорову колену («…А кстати: „майор“ — это кликуха или реальный чин?..»); вторым тычком опрокинув обезножившего от боли противника внутрь помещения, предупредил: «Лежи смирно: чуть чего — стреляю!» и, не поворачивая головы, негромко скомандовал:
— Маша, затаскивай второго внутрь, живо! Если шевелится — добавь ему по башке еще разок, не стесняйся. И — оденься уже, а то, неровен час, простудишься…
Сзади откликнулись смешком, хоть и несколько нервным. Скорчившийся на полу, баюкая колено, пленник — плотный загорелый мужик лет пятидесяти, с седеющим армейским ежиком — успел тем временем разглядеть своего победителя, и по лицу его разлилась мертвенная бледность: