— Вы будете смеяться, но — и то, и другое одновременно.
— Простите, не понял…
— В 1815-м граф застрелился в своем имении, Уладовке — серебряной пулей. А пулю ту он самолично отлил из ручки серебряной сахарницы, да еще и освятил потом у капеллана; такие дела. А Уладовка та, между прочим, совсем рядышком с Бердичевым… таки себе. В общем, впечатление такое, будто он специально дарил писателю-преемнику роскошный сюжет для мистического детектива: секретная служба и серебряные пули, хасиды с их каббалистикой и мальтийские рыцари с их многотайными делами…
— Да уж… — пробормотал Расторопшин. — Большой оригинал, ничего не скажешь…
— Именно. Ладно, давайте к делу, ротмистр, — в день нынешний. Министр колоний, если вы помните, заступил на свой пост менее двух месяцев назад — после того, как предшественник его «в результате приступа головокружения» шагнул вниз с галереи Исаакиевского собора. Как он оказался, посреди приемного дня, в столь странном месте и в одиночку, без сопровождающих, — так и осталось загадкой. Но в любом случае всё случилось на глазах у кучи независимых свидетелей, которые в один голос подтверждают: никто посторонний к его высокопревосходительству не приближался, и роковой шаг свой за балюстраду тот сделал по собственному почину. Версию замаскированного под несчастный случай самоубийства голубенькие негласно проверили — по Высочайшему повелению — со всей дотошностью, но ни единого внятного мотива (ну там, финансовые или семейные скандалы, вскрывшиеся гомосексуальные связи и тому подобное) так и не нашли. Так и осталось — «приступ головокружения»; странная история, конечно, ну да чего в жизни не случается… Но теперь-то вот — следующий! Ровно неделю назад новоназначенный министр колоний, пообщавшись с глазу на глаз со здешним представителем Русско-Американской Компании, внезапно и без объяснений отсылает всё своё семейство в смоленское имение, а из имения, напротив, вызывает в Петербург — срочно, телеграфом — двоих слуг: дядьку-ординарца, с которым они некогда прошли вместе всю Черкесскую кампанию, и опытнейшего ловчего. Вооружается револьвером с серебряными пулями, и в результате умирает в своем особняке «от страха» — в полночь полнолуния… Не желаете ль подарить такой сюжетец графу Толстому?
— А почему Толстому?
— Ну, можно господину Загоскину, или кто там еще романы про упырей сочинял. А кому еще? — не полиции же…
— Вы хотите сказать, расследования не будет вовсе?
— Какое еще расследование, ротмистр — шутить изволите?! Прикиньте, как это будет смотреться в газетах: «Русская полиция и секретные службы сбились с ног в поисках оборотня, подозреваемого в убийстве двоих министров»… Да мы станем посмешищем всей Европы — и поделом!
Возникла пауза, по ходу которой Командор прислушался к перебранке слуг где-то в недрах заведения и с видимым раздражением продолжил:
— В любом случае, само то убийство (если там и вправду убийство) — не по нашему ведомству, и о том пускай голова болит у голубеньких ! Зато вот последствия этих двух смертей — опять же, вне зависимости от того, можно ли их строго юридически счесть «насильственными», — это да, как раз по линии нашей Службы… Я вам больше скажу, Павел Андреевич — если бы вы по-прежнему служили под погонами, мне и в голову бы не пришло посвящать вас в подробности гибели министра: к вашему заданию все эти готические романы прямого отношения не имеют, а меньше знаешь — крепче спишь. Но вы ведь нынче — в отставке, так что без раздумья умирать за Отечество, как положено офицеру, вроде как уже и не обязаны… Именно поэтому я не считаю себя вправе скрывать от вас привходящие обстоятельства: ведь те, кто готов и способен, при нужде, убирать русских министров, агента русской разведслужбы уничтожат с теми же примерно эмоциями, с какими вы прихлопываете комара. Вы погибнете тихо и бесславно, и ни Держава, ни Служба ни при каких обстоятельствах не придут вам на выручку — это, надеюсь, понятно? Так что я обязан дать вам еще три минуты на раздумье — последняя возможность выйти из игры. Таков порядок.
С этими словами Командор тяжело поднялся из-за стола и, сверившись с часами на цепочке (жест этот вышел у него каким-то беззащитно-штатским), выбрался в коридор, где вступил в приглушенный разговор с кем-то невидимым ротмистру. «Экая театральщина, — не без раздражения заметил про себя тот. — „Я знаю, что ты знаешь, что я знаю“… Ну, раз таков порядок — ладно, пусть их». И сухо доложил, по возвращении начальства, что дополнительная вводная не повлияла на его решение принять предложение Службы. Вот если б ему сейчас предложили должность министра колоний — это да, был бы повод уклониться и поискать себе работу поспокойней, ну хоть бы и тем же агентом-нелегалом на вражеской территории…