Саша бестрепетно обратился к жандарму, представившись «ловчим графа» (что, в общем, не сильно противоречило действительности). Полковник выслушал сбивчивые объяснения мальчика весьма внимательно, похвалил его за приметливость и смекалку, и тут же послал одного из своих приятелей-офицеров за распорядителем клуба; через несколько минут тот появился на крыльце, весьма раздраженный и недовольный. Жандарм, однако, напомнил вскользь о средневековом британском «законе бладхаунда» (в соответствии с ним всякий, кто пытался воспрепятствовать идущей по следу преступника ищейке-бладхаунду войти в свой дом, автоматически переходил в категорию подозреваемых или соучастников) и убедил распорядителя пустить «собаку с сопровождающим» в помещение клуба – неофициально, без полиции и огласки. В результате Флора вполне уверенно «опознала» одного из посетителей...
–...И знаете, Павел Андреевич, что мне показалось? – что он ни капли не удивился, увидав Флору! А самое странное – он при этом не был ни испуган, ни растерян, а вроде как даже обрадовался... Ой! – в рапорте ничего такого писать нельзя, верно?
– Почему нельзя? «Испуган», «обрадован» – это, в данном случае, твои наблюдения; достаточно ли они точны – это вопрос отдельный. Всё отлично, продолжай в том же духе.
Засим Саша покинул клуб: дело сделано, дальнейшее вроде как уже не его забота. Однако несколькими минутами спустя его окликнул вышедший следом за ним на крыльцо, под начавшийся дождь, давешний полковник; вид жандарм имел смущенный, чтоб не сказать – ошарашенный.
– Твоя собака ошиблась, парень! Этот человек никуда не выходил из клуба... какое там из клуба – за последний час он ни разу не отошел от карточного стола: именно он вел запись последней партии, и я только что видел эту запись своими глазами!
– Но... но ведь бладхаунды не ошибаются!
– Да, считается, что так. В английских и американских судах такое вот «опознание» бладхаундом принимается как доказательство наравне со свидетельскими показаниями людей. Но «показания» собаки не могут всё же перевесить единодушное свидетельство двух десятков персон с безупречной репутацией, точно не имевших возможности сговориться. Сам же опознанный – дипломат, и никто не позволит даже задержать его для объяснений, не то, что арестовать... А теперь уже и следа-то, небось, никакого не осталось, – с этими словами он кивнул ввысь, на дождящее небо. – Так что – забудь! Это была ошибка, понял?
Тут как раз подоспел запыхавшийся полицейский нижний чин, сходу принявшийся орать: «Это ты, что ль – Лукашевич?! Какого дьявола ты тут прохлаждаешься, ы-ы? Кто тебе позволил покидать место происшествия, ы-ы? В Сибирь захотел? – так у нас с этим делом быстро! Бегом – марш, а то их благородия там твоей светлости уже заждались, бульбаш недоделанный!»
– Постой-ка, служивый – окликнули сбоку. Тот оглянулся, чертыхнувшись, разглядел знаки различия окликающего и вытянулся во фрунт. – С парнишкой всё в порядке. А я, пожалуй, пройдусь с вами: кажется, у меня есть кой-какие сведенья, что следует знать вашему начальству...
В особняке было уже яблоку не упасть: обычная полиция, жандармы, какие-то чиновники в штатском. Об обстановке на месте происшествия Сашу расспрашивали со всей дотошностью (причем вопросы, насколько мог судить Расторопшин, задавали вполне дельные: не заметил ли он на подоконнике в кабинете капель дождевой воды, каким узлом был завязан поводок собаки, etc ), однако его рассказ о визите в «Бристоль» никого, похоже, не заинтересовал. Дядя Гриша к тому времени еще не очнулся (а назавтра – ничего про ту ночь уже не помнил, совсем).
–...А с утра, чуть свет, за мной приехал жандарм – из тех, что были ночью в особняке, но только теперь он был в штатском. Велел быстренько собраться, взять Флору, и ехать с ним; сказал, мол, «до завтра» – ну, я еды для Флоры так и захватил, изругал себя потом последними словами. Вот там уже меня про «Бристоль» расспросили во всех деталях: не заметил ли я дождевых капель на одежде того дипломата или мокрых следов на паркете в прихожей, и всё такое... Ну, вот и всё, Павел Андреевич.
Усадив Сашу писать рапорт о визите человека-тени на конспиративную квартиру коллег (спохватился лишь через пару минут, проверил – на чем пишут в этих апартаментах; да нет, бумага самая обычная, «верже», никаких особых примет...), ротмистр погрузился в размышления.