В прихожей раздался мягкий шелест бегущих ног. «Это Марион, — сказал он себе. — Моя маленькая девочка. Восьмилетняя молчунья. Ни единого слова. Только сияющие голубые глаза и раскрытый в немом изумлении ротик». Сегодня дочь целый день носилась взад-вперед, примеряла разные личины, допытывалась, какая из них самая ужасная, самая мерзкая. В конце концов они вместе выбрали маску-череп. Она была «такая отвратная — просто жуть»! Каждый, кто увидит, «умрет со страху»!
Он снова обменялся со своим отражением задумчивым взглядом. Никогда не любил октябрь. С тех самых пор, как, лежа на ковре из осенних листьев перед домом дедушки много лет назад, впервые услышал вой ветра и увидел оголенные ветки деревьев. Тогда он даже расплакался, без всякой видимой причины. И малая толика той печали возвращается к нему каждый год. Ее всегда прогоняла весна.
Но сегодня вечером все иначе. Кажется, осень будет царствовать миллион лет.
Весна не наступит никогда.
Он горевал целый вечер. Нет, на лице не отражалось ничего, — ни малейшего намека на охватившее его чувство. Оно пряталось где-то глубоко внутри, и никак не унималось.
Навязчивый, приторный конфетный запах наполнил по-праздничному беспокойный дом. Луиза приготовила яблоки, одетые в новую, сахарную кожуру, глубокие чаши с только что сваренным пуншем; над каждой дверью развешаны яблоки, в каждое ледяное окно пялились своими треугольными глазками-прорезями выдолбленные тыквы. В центре гостиной дожидался игроков большой таз с водой. Все ингредиенты налицо, и как только к ним добавится катализатор — дети, дом взорвется движением: фрукты начнут плескаться в воде, раскачиваться как маятники над головами толпящихся у входа, сладости мгновенно исчезнут, а по коридорам разнесется эхо пронзительных криков, радостных или испуганных — неважно, сегодня страх подружился с весельем.
Пока что дом затих, занятый последними приготовлениями. И не только этим.
Луиза мелькала повсюду, причем умудрялась мгновенно исчезать, когда появлялся он. Потрясающе изящный способ сказать мужу: «Обрати внимание, Мич, видишь, как я занята! Так занята, что, стоит тебе войти, и у меня вдруг находится срочное дело в другом месте. Посмотри только, как я порхаю из комнаты в комнату!»
Какое-то время он развлекал себя нехитрой игрой, подленькой детской забавой. Когда она возилась на кухне, заходил туда и объявлял: «Хочу пить». Несколько секунд спустя, — он неторопливо поглощал воду из стакана, а она, как игрушечная ведьма, горбилась над своим сахарным зельем, булькающем на плите, словно в каком-то доисторическом глиняном горшке, — жена вскрикивала: «Ах, я забыла зажечь свечки в тыквах!» и стремглав вылетала из кухни, чтобы осветились улыбами плоские круглые лица. Ухмыляясь, он шел следом: «Хочу найти свою трубку». «Ох, сидр!» — Луиза спешила в столовую. Но когда он попытался продолжить игру, забежала в ванную и закрылась там.
Он постоял у двери с потухшей трубкой в зубах, заливаясь странным бессмысленным смехом, а потом, хотя ему уже надоело, упрямо подождал пять минут. Из ванной не доносилось ни звука. Чтобы она не радовалась, что он торчит здесь и злится, резко повернулся и весело насвистывая, стал подниматься по лестнице.
На самом верху замер и прислушался. Наконец щелкнул замок, жена тихонько выбралась наружу и жизнь на первом этаже вновь потекла своим чередом, — так и должно быть, по джунглям только что прошел ужас, а теперь антилопа может резвиться по-прежнему.
Он завязал галстук и надел черный костюм; из прихожей донесся мышиный шелест шагов. Появилась Марион, трогательный ряженый скелетик.
«Ну как, пап?»
«Отлично!»
Из-под маски выбивались светлые волосы. Из пустых глазниц ему улыбались маленькие голубые глаза. Он вздохнул. Марион и Луиза, два немых бунтаря, вечный вызов его мужской власти, его темной силе. Какая непостижимая алхимия, скрытая в жене, сделала бледной смуглую кожу, высветлила карие глаза и черные волосы, неустанно отбеливала, полоскала и снова отбеливала младенца в утробе, пока наконец на свет не появилась Марион — золотоволосая, голубоглазая, краснощекая? Временами ему казалось, что Луиза вынашивала не живое существо, а бесплотную идею, абсолютное воплощение мятежного духа и плоти. Она сотворила ребенка по своему подобию, убийственно-зримый укор мужу, и вдобавок что-то внушила врачу: покачав головой, тот сказал ему: «Очень жаль, мистер Уальдер, ваша жена не сможет больше рожать. Других детей у нее не будет».