– Я слышу, слышу, – отмахивается Сташ. – Тогда сделай мне сюрприз.
– Ладно, – говорит Эвелин. – Кортни, ты мне не поможешь?
– Конечно.
Кортни поднимается из-за стола. Я наблюдаю, как она, стуча каблуками, уходит на кухню.
– Никаких сигар, мальчики, – кричит Эвелин.
– Даже не думал, – говорит Прайс, убирая сигару обратно в карман.
Сташ по-прежнему смотрит на суши так напряженно, что это меня раздражает. Надеясь, что до него дойдет моя ирония, я интересуюсь:
– Опять шевелится?
Вэнден соорудила у себя на тарелке улыбающуюся рожицу из калифорнийских роллов. Она показывает тарелку Сташу:
– Ну как?
– Круто, – бормочет Сташ.
Эвелин возвращается с шербетом в розеточках Odeon и с непочатой бутылкой виски «Гленфиддих», которая так и остается неоткрытой, пока мы едим шербет.
Кортни должна уйти рано, они с Луисом встречаются на корпоративной вечеринке в «Бедламе» – это новый клуб в центре. Вскоре уходят и Сташ с Вэнден – «зацепить» что-нибудь в СоХо. Я единственный видел, как Сташ взял с тарелки суши и сунул его в карман своей светло-зеленой кожаной куртки. Когда я сообщаю об этом Эвелин, которая ставит посуду в посудомоечную машину, она смотрит на меня с такой ненавистью, что перспектива вечернего секса становится более чем сомнительной. Но я все равно остаюсь. И Прайс тоже. Он лежит в спальне Эвелин, на ковре Aubusson конца восемнадцатого века, и пьет эспрессо из чашечки Ceraline. Я лежу на кровати Эвелин, обхватив гобеленовую подушку от Jenny В. Goode, и потягиваю «Абсолют» с клюквенным соком. Эвелин сидит за туалетным столиком и расчесывает волосы; ее великолепное тело упаковано в шелковый зелено-белый полосатый халат от Ralph Lauren; она рассматривает свое отражение в маленьком зеркале.
– А что, никто, кроме меня, не заметил, что Сташ решил, будто его суши… – Я откашливаюсь и продолжаю: – Зверек?
– Пожалуйста, не приглашай больше своих «богемных» друзей, – устало говорит Прайс. – Мне надоело, что за ужином я единственный, кто не разговаривает с инопланетянами.
– Я пригласила их в первый раз, – говорит Эвелин, поглощенная своей безмятежной красотой. Она сосредоточенно рассматривает свои губы.
– А тогда, в «Одеоне»? – бормочет Прайс.
Интересно, а почему меня тогда не пригласили в «Одеон» на ужин с художниками? Неужели Эвелин сама оплатила счет? Наверное. Внезапно я представляю себе, как Эвелин улыбается, сидя за столом, где собрались одни друзья Сташа: все они сооружают у себя на тарелках маленькие домики из ломтиков жареного картофеля; делают вид, что копченый лосось – живой; двигают по столу куски рыбы; рыба беседует с каждым о «художественной жизни» и новых галереях; может быть, они даже пытаются загнать рыбу в домики, сложенные из кусочков жареного картофеля…
– Не знаю, в курсе ли ты, но я тоже с инопланетянами не общалась, – говорит Эвелин.
– Ага, но ты встречаешься с Бэйтменом, что равносильно общению с инопланетянами, – гогочет Прайс.
Я швыряю в него подушкой. Он ловит ее на лету и кидает обратно в меня.
– Оставь Патрика в покое. Он милый соседский мальчик, – говорит Эвелин, намазывая лицо кремом. – Ты ведь не инопланетянин, правда, милый?
– Должен ли я удостоить этот вопрос ответом? – вздыхаю я.
– Милый. – Глядя на мое отражение, она надувает губки. – Я знаю, что ты не пришелец.
– Какая радость, – бормочу я себе под нос.
– Сташ в тот вечер был в «Одеоне», – продолжает Прайс и испытующе смотрит на меня. – В «Одеоне». Ты слушаешь, Бэйтмен?
– Нет, его не было, – говорит Эвелин.
– Нет, он был, только тогда его звали не Сташ. Его звали Подковка, или Магнит, или Лего, или еще как-то, столь же солидно, – усмехается Тим. – Не помню.
– Тимоти, о чем ты? – устало спрашивает Эвелин. – Я тебя даже не слушаю. – Она протирает ваткой лоб.
– Нет, мы же были тогда в «Одеоне». – С некоторым усилием Прайс принимает сидячее положение. – Не спрашивай почему, но я отчетливо помню, как он заказал тунца капучино.
– Карпаччо, – поправляет Эвелин.
– Нет, Эвелин, любовь моя. Я отчетливо помню, как он заказал тунца капучино, – говорит Прайс, разглядывая потолок.
– Он заказывал карпаччо, – не сдается она, протирая ваткой веки.
– Капучино, – настаивает Прайс. – Пока ты его не поправила.
– Сегодня ты его даже не узнал, – говорит она.
– Да, но я его помню. – Прайс оборачивается ко мне. – Эвелин назвала его «добродушным культуристом». Так она мне его и представила. Клянусь.