Нужно отдать ей должное. Хоть она и не могла защититься от Джексона, она не сдавалась. Она так и не уступила ему место, не уступала и в других его прихотях. Она только уныло терпела все притеснения, получала удары и не могла на них ответить, но продолжала идти по той же дороге, на которую встала и с которой не сошла бы никогда и ни за что.
Подводя итог первому году обучения в средней общественной школе, можно сказать, что всё прошло вполне сносно. Дети побаивались Имтизаль, чувствовали её холод, её враждебность и интуитивно понимали, что с ней лучше не связываться. Изредка кто-то пытался поиздеваться над ней, но чаще всего её злые глаза делали своё дело. За этот год Ими достигла совершенства в визуальном насилии, и её ледяные, маниакально пустые глаза в самом деле приводили в ужас любого обидчика. Если же это не действовало, Ими не брезговала и другими видами насилия, в частности – физической расправой, а поскольку драться она умела хорошо, в большинстве случаев агрессивность приносила ей успех. Но Имтизаль это не любила. Несмотря на всё наслаждение, приносимое драками, она крайне не любила, когда дело доходило до них. Плата была слишком велика – всеобщее внимание. Позже Ими начала запугивать одноклассников и другими методами: однажды один из парней, пристававших к Имтизаль, попал под машину.
Всё началось намного раньше: среди детей начала разноситься сплетня о якобы колдовских силах Имтизаль. На это повлияли многие мелкие детали. То кто-то слышал, как она говорит по-арабски с братом, то кто-то видел, как она, подойдя к углу, внезапно остановилась и стремительно пошла в обратном направлении, как будто увидев сквозь стену, что с обратной стороны навстречу шёл Джексон; то кто-то узнал о её сатанической музыке, то кто-то увидел её готические жуткие картинки, и так далее и тому подобное; но всё это было за уши притянуто к главному факту: глаза Имтизаль были действительно как у ведьмы. Она сама выглядела, как ведьма. Она нагоняла холод одним своим взглядом, она вела себя странно, подозрительно сторонилась людей, а об её лечении в клинике, за неимением фактической информации, и вовсе ходили зачастую фантастические легенды. И они впервые видели одиночку, кто действительно был о д и н о ч к о й , у кого не было вообще ни одного друга и кто не общался совершенно ни с кем. Она была слишком странной, слишком таинственной, слишком необычной, слишком холодной, слишком чужой и опасной. Поначалу дети сами не осознавали, что побаивались не её агрессии, не физической расправы – в конце концов, их было много, а она – одна, – они боялись за свою душу, как будто Имтизаль могла навлечь на них беду, как будто ссора с ней могла принести проблемы и без её непосредственного вмешательства. Осознали они это теперь, на следующий день после серьёзной ссоры с Ими, ссоры, в ходе которой всё тот же Ник Майерс, чаще всех (после Джексона) обижавший её, на сей раз особенно нахально оскорбил её, прилюдно унизил, а его друзья помогли нейтрализовать её, и Ими дошла до того, до чего не доходила почти никогда: до крика. Ужасающего отчаянного крика, который красноречивее любых её взглядов выдавал всю ту усталую боль, которая гнила в её душе. И все паранормальные домыслы обрели силу в тот день, следующий день после стычки с Имтизаль, когда пришло известие о том, что Ник в реанимации. И если раньше многие ещё скептически относились к её наведениям порчи и прочим связям с тёмными силами, то теперь уже все всерьёз задумались об угрозе.
Так к концу первого года отношения с классом постепенно перешли к подобию тех, о которых мечтала Имтизаль. Здоровые дети оказались не менее впечатлительными, чем больные, и очень быстро решили никак с ней не контактировать. Даже учителя старались держать с ней дистанцию. Училась она, кстати, хорошо, всегда прилежно делала все домашние задания, всегда послушно выполняла требования и на уроках. Претензий к ней не было. Единственными можно было назвать, разве что, слушание музыки во время выполнения письменных заданий, но этот вопрос уладили с родителями, которые попросили проявить к девочке снисходительность. И любовь рисовать на уроках. Ими всегда забивалась в свой угол и рисовала в блокноте. Не раз бывало, что учитель, видя, что во время контрольной Ими снова ничего не делает, а только рисует, холодно спрашивал её, готова ли она сдать работу. И она сдавала. В самом деле решённую. Так бывало, по крайней мере, на математике.
Сложности бывали с устными предметами и немецким. Очень плохо Ими рассказывала стихи: тихо, мрачно и сухо. Хорошо у неё, казалось бы, должны были удаваться трагичные, но даже они получались слишком пустыми. Мёртвыми. Сам её голос был таким же мёртвым и холодным, как и она сама, и вскоре учителя открыто махнули на Ими рукой и перестали критиковать её устные ответы: её вообще старались спрашивать не чаще двух раз в год. Ими впадала в такую глубокую тоску, едва только её выдёргивали к доске, едва только она оказывалась в поле зрения стольких людей и центре их внимания, и она начинала чувствовать себя такой подавленной и несчастной, что заражала своим унынием абсолютно всех. И хотя со временем она более или менее привыкла к устным докладам, её речь так и не обрела жизнь. Как и голос. Как и взгляд.
Образ Имтизаль в школе – это нелюдимая неказистая худощавая девочка в больших наушниках, с беглым параноическим взглядом огромных жутких глаз, вечно жмущаяся по углам и стенкам и делающая карандашные рисунки в блокноте. У неё не было друзей, она ни с кем не общалась, хотя бывали даже отчаянные, обычно из других классов, пытавшиеся познакомиться с ней.
Однажды одной из таких отчаянных стала одна старшеклассница. Она спрашивала Ими о музыке, об отношениях с одноклассниками, о взглядах на жизнь, о социофобии и совершенно вогнала её в трагичное замешательство.
– Ты извини, я знаю, как раздражает, когда всякие чужие лезут, – сказала потом она, когда уровень враждебности Имтизаль стал зашкаливать.
Ими промолчала. Она не знала, что здесь можно сказать: знает, но всё равно лезет?
– Просто ты мне нравишься, я могу помочь. Никто не будет тебя трогать, как уже не трогает меня.
– Меня не трогают.
– Да ладно, у тебя в классе есть парень, который докапывается, я знаю.
– Нет.
– Назовём это не помощью, прости. Ты просто попробуй. Я уверена, ты сама останешься довольной. Просто пойдём со мной вечером к одним ребятам? Тебе совсем необязательно ни с кем общаться, можешь просто сидеть, слушать и смотреть. Если кто-то понравится, заговоришь. Я предупрежу их, чтобы никто тебя сам не трогал. Я тоже ведь такой была.
По взгляду Ими было видно всё её недоверие.
– Да ладно тебе. Ты же даже музыку готическую слушаешь, ты это знаешь?
– Black Sabbath не готика.
– Но у тебя сейчас играет Christian Death.
– Дэт-рок.
– Дэт-рок пошёл от готики. Я тебя пугаю?
– Нет.
– Ну а в чём дело? Не нравятся готы?
– Нравится одиночество.
– Не тебе одной. Ты попробуй сходить со мной. Я была такой же, как ты. Или боишься, что родители не отпустят?
Молчание.
– Я приду к тебе вечером без косметики. Оденусь, как обычная девчонка, пирсинг сниму, и они отпустят. Они же наверняка хотят, чтобы у тебя были друзья?
– Да.
– Ну вот, видишь. Убьёшь двух зайцев.
Так Имтизаль столкнулась с готикой. К ней действительно никто не лез весь вечер, никто её не замечал и все вели себя так, будто бы Ими с ними не было вообще. Она стала ходить на их встречи, родители ничего не подозревали и искренне верили в то, что их дочь всего лишь гостит у девочки из школы. Так примерно и было, ведь родители Эмили – так звали девочку из школы – очень часто ездили в командировки, дом пустовал, и нередко именно там проводились сходки. Даже братья не поняли: без готического макияжа узнать Эмили было сложно. Позже они, всё же, узнали, но ничего не сказали родителям.
Позже Имтизаль поняла, зачем Эмили так яро хотела привлечь её к себе. У Эмили был младший брат, и ему очень нравилась Ими, правда, он так и не рискнул за ней ухаживать. Ими это поняла, но не придала значения, ведь новая среда действительно оказалась именно тем, о чём она мечтала. Так она восполняла свой недостаток в сумасшедших, так она увидела наркоманов, так она вступила на новую тропу. Она много слушала рассказы своих новых единомышленников, обдумывала культ смерти, обдумывала саму смерть. Не то чтобы она принимала душой всё то, что они говорили, но их речи помогали по-новому взглянуть на мир.