Понятно, что как только я почувствовал угрозу появления соперника, так сразу моя подруга, которую я презираю и от которой хотел отделаться едва ли не с первого дня наших отношений, эта Дирче, страшно некрасивая, мало того, просто уродина, начинает чудо как нравиться мне.
Пошли дальше. Вот и другой кадр, увы, очень тревожный. С трудом поднявшись с подушки и стараясь удержать бокал в руке, я направляюсь прямо к Алессандро и Дирче. Останавливаюсь перед ними, поднимаю бокал и, усмехаясь, произношу тост:
— За ваше здоровье! Какая вы прекрасная пара! Как вам, наверное, хорошо вместе!
— Правда?! Надо же, а мы давно знакомы и до сих пор не поняли этого, — отвечает противная Дирче.
Другой кадр. Я пьян, точнее — делаю вид, что пьян. В одной руке держу бутылку, в другой бокал; шатаюсь по квартире в поисках Дирче и Алессандро — они, естественно, испарились. Праздник в гостиной продолжается: все уже дошли до традиционной сигареты с марихуаной, до «бычков», переходящих из рук в руки; и каждый сокрушается, когда нужно передать окурок другому. Брожу по дому неустойчивым шагом. Первой мне попадается спальня в турецком или арабском, в общем, в восточном стиле: очень низкая кровать завалена всяческим барахлом, в том числе верхней одеждой гостей; по всей спальне — висюльки, шали, четки, цветные картинки, кинжалы, те же подушки и… смотри-ка, что это виднеется там, в шкатулке с лукумом, которую открываю, потому что обожаю сладкое? — ага, пистолет! Махонький, рукоятка покрыта перламутром, по сравнению с моим — игрушка, пустячок, смешная штучка. Кто поверит, что Алессандро может напугать кого-нибудь таким пистолетом?
Из спальни перехожу в кабинет — сюрприз! ничего восточного, простая комната, без прикрас, мебель в аскетичном шведском стиле. Кстати, чем, собственно, занимается этот Алессандро? Что-то здесь не так: ни одной книги, только телефон. А вот и ванная комната, крошечная, с кучей полотенец, домашних халатов, предметов личной гигиены, с фотографиями обнаженных женщин из эротических журналов, прикрепленными к стене над ванной, напротив унитаза.
Куда еще осталось зайти, чтобы отыскать тех двоих, которые потерялись? Иду в глубь коридора, толкаю стеклянную дверь, ведущую в сад. Он малюсенький, утопает в листве, здесь и вьющиеся, и сорняки; в саду влажно, темно, полно светлячков и фантастических теней. А вот и они, в недвусмысленной позе: тесно прижались друг к другу, ее руки у него на плечах; его руки — неизвестно где. Они тут же, как ошпаренные, разлетаются в стороны, а я, хорошо прицелившись, бросаю бокал в голову Алессандро…
Предпоследний кадр — в моем доме. Мы с Дирче страшно ссоримся, в конце ссоры упираемся больше в вопрос о револьвере, чем в их объятия в саду. Я ее ругаю последними словами за, скажем коротко, бесстыдное поведение; она, сидя на постели, ограничивается повторением одного и того же:
— Берегись, будь осторожен в словах!
Эту фразу она произносит не раз и не два, а три раза, да так угрожающе, что в конце концов я взрываюсь:
— Опять намекаешь на револьвер!
— Да, но не только на него.
— Мне нечего скрывать.
— Если тебе нечего скрывать, почему ты спилил номер? Почему не получишь разрешение на оружие?
Не зная, что отвечать, атакую:
— Шпионка, доносчица, паскуда!
Она совершенно спокойно и тихо говорит:
— У Алессандро тоже есть пистолет, но легальный, он о нем заявил.
Кричу с ненавистью:
— Его пистолет смехотворный, для барышень, а ты его сравниваешь с моим!
— Да, но твой запрещен законом, а его нет.
— И что из того?
— А то, что ты должен придерживаться правил — и все.
— Ладно, пойдем-ка спать, — внезапно успокаиваюсь я.
Дважды повторять не приходится: до странности послушно она встает и, как обычно каждый вечер, раздевается, без звука укладывается, поворачивается ко мне спиной и, как мне кажется, мгновенно засыпает. Я же, наоборот, после того как ложусь в постель рядом с ней и гашу свет, заснуть не могу, да и не пытаюсь даже. Лежу на спине, руки за голову, и три часа обдумываю сложившуюся ситуацию, все «за» и «против»…
Последний кадр — тот что проживаю сейчас. Сижу в пижаме в кресле с зажатым в руке револьвером у зеркальной двери в гостиную, за которой со временем все более светлеет, и уже грязная белизна городского восхода смешивается с чернотой ночи. Внезапно решаюсь, поднимаюсь с кресла, возвращаюсь в теплую и интимную тьму спальни. Ощупью подхожу к комоду, открываю ящик и кладу револьвер на привычное место — прячу. Потом вползаю под одеяло, обнимаю Дирче и разворачиваю ее к себе.