Чужая рука успокаивающе погладила его по спине и вдоль позвоночника вместе с этим прикосновением тоже спустилось тепло. Затем Геллерт лёгким движением кисти взъерошил его волосы, осторожно перебирая их пальцами — такие же мягкие, как он представлял.
— Знаешь… иногда стоит поступить именно так, — друг смотрел на него обеспокоенно. — Даже без заклинаний. Просто ненадолго забыть обо всём.
И вот, Альбус опустил голову ему на колени, а Геллерт всё так же перебирал медно-рыжие пряди. Солнце немного слепило глаза, хотя над ними раскинула крону ива. Её тяжёлые ветви опускались почти к самой воде. Тёплые лучи скользили по бледной коже Альбуса, и он был почти уверен, что лицо к вечеру может раскраснеться. И от этого всего — тепла июльского дня, запаха свежескошенной травы, лёгкого ветерка и чужих прикосновений становилось спокойно.
— Знаешь, — начал Альбус, — я так рад, что ты приехал. Я уже говорил тебе, но это правда. Не знаю, что бы делал без тебя этим летом. И вообще…
— Умер бы со скуки? — предположил Геллерт и наконец решился осторожно провести ладонью по чужому лбу, невесомо очертить скулу. Друг по-прежнему внимательно его слушал и позволял холодным пальцам изучать контуры своего лица. — Или перестал бы выходить из дома.
Ответом ему был смех. Альбус редко смеялся — после смерти матери всепоглощающая радость казалось неуместной, чуждой.
— Я бы так хотел, чтобы ты ушёл. Вместе со мной. Оставил это всё и ушёл.
Геллерт уже начинал подобный разговор. Ему хотелось перейти от слов к делу. Чтобы их общие планы воплощались не только во снах или на бумаге.
— Ты знаешь, я не могу этого сделать, — Альбус нехотя вернулся в сидячее положение и нахмурился. — У меня есть семья, и, если я и решусь уйти, то точно не сейчас. Не раньше, чем мой брат закончит Хогвартс.
— Почему вы вообще прячете сестру? Если её так сложно контролировать, к чему всё это? Если её отдать…
— Мама не хотела этого. Мы все не хотим этого.
— Ты хочешь! Ты писал мне о том, что…
— Хватит! Не надо говорить так, будто моя семья — всего лишь помеха. Это не так.
Альбус резко поднялся на ноги и собирался уходить, но друг побежал следом и дёрнул за рукав. Он почему-то остановился, хотя эти слова здорово его взбесили.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Но у тебя вышло именно это.
Альбус считал, что имеет право злиться на родных, потому что в глубине души очень их любил. Но когда его собственные мысли озвучивал кто-то другой, они звучали чудовищно.
— Прости. Просто… Мы столько могли бы сделать вдвоём. Но каждый раз я вспоминаю про все твои обязательства. Тебя столько всего удерживает здесь.
— Ты ведь понимаешь, что я… что ты очень дорог мне, — наконец признался Альбус.
Он ждал ответа на слова, которые никогда не произносил ни перед кем, кроме родителей. Казалось смешным, что они до сегодняшнего дня не заговаривали об этом — обсуждали столько всего, начиная от тёмных искусств и заканчивая историями из детства, но никогда не упоминали, что значат друг для друга. Но вместо ответа Геллерт подошёл ближе и поцеловал его, и мир на мгновение вспыхнул, будто от заклинания. Впрочем, что это может быть, если не чары? Здесь, в глуши, встретить кого-то, кто по-настоящему понимает его, верит в него и… думал о нём так же много, потому что именно об этом говорили осторожные прикосновения чужих губ.
— Ты мне тоже, — кивнул Геллерт, отстранившись.
— Иногда мне кажется, что я всего лишь часть плана, которую можно отбросить, — уже спокойнее объяснил Альбус. — А мои интересы… моя жизнь — всё это ничего для тебя не значит.
— Это неправда. Тебя никем нельзя заменить…
— Не делай всё ещё хуже, — перебил он.
Весь день Альбус думал, что всё испортил, и даже лёг спать раньше, только бы лишний раз не вспоминать о ссоре. Их общие мечты так сильно занимали его, что отбросить мысли об этом было почти мучительно.
Но услышав привычный стук в окно, Альбус тут же распахнул его и открыл принесённую совой записку. Обычно аккуратный почерк колебался. Некоторые слова были перечёркнуты по нескольку раз, но он упорно вчитывался в них при свете прикроватной лампы.
«Не знаю, что на меня нашло сегодня. Наверное, я должен извиниться за всё и попросить, чтобы всё стало, как раньше? Но я не хочу этого делать, потому что о своих словах я и правда жалею, а о том, что поцеловал тебя тогда — нет. Мы с самого начала были честны друг с другом, поэтому я и признаюсь тебе в этом сейчас.
Извиняться я не буду, но если ты попросишь — мы больше никогда не заговорим об этом. И оставим только ту часть нашего общения, которая состоит из книг, чертежей и идей. Но просто знай, что я думаю о тебе постоянно, и не только как о талантливом друге, который часами сидел со мной в библиотеке».
Альбус несколько раз перечитал эти строки: обычные чернила, и сколько ими можно выразить. Но так и не смог написать ответ, потому что просто не знал, что можно сказать.
Он хотел бы описать свои чувства ёмкими, уверенными фразами, будто в научном трактате. Но писать об этом оказалось сложно. Излив душу на бумаге, он признал бы, что нисколько не осуждает чужой внезапный порыв. И что Геллерт значил для него слишком много.
Он не знал, сколько боролся с этими чувствами. С того момента, когда они впервые заговорили друг с другом? Или когда стали проводить всё больше и больше времени вместе. Альбус никогда не испытывал ничего подобного. Он не завидовал однокурсникам, когда те звали девчонок выпить сливочного пива в Хогсмиде или готовили им подарки на Валентинов день. Но с Геллертом хотелось проводить время, прикасаться к нему и, конечно, слушать. Друг рисовал яркие картины будущего, будто перед ним холст, а он — художник, который заполняет пространство пёстрыми мазками.
Геллерт мог творить заклинания без волшебной палочки, и некоторых это поражало. Но сам Альбус думал только о том, что ему даже не понадобилась магия, чтобы стать центром его мира и затмить всех вокруг.
-5-
Вечерело. Деревья отбрасывали мрачные тени. Листва тоже потемнела от дождя, как и мокрый грунт.
— Ты опять читаешь в темноте? — вздохнул Геллерт, опускаясь рядом на ковёр. Он лёг так, чтобы их плечи соприкасались, и тоже просмотрел открытую страницу — между строк мелькали знакомые имена и даты, но вникать совсем не хотелось. — Ты ведь знаешь, что это вредно, — он потянул руку, чтобы аккуратно сдвинуть с переносицы Альбуса очки, и отложил их в сторону.
— Мне оставалось всего двадцать страниц, — произнёс он с притворным раздражением, а потом повернулся, чтобы слегка потереться кончиком своего носа о чужой. Конечно, Геллерт интересовал его куда больше, чем история — особенно, когда он так загадочно улыбался, будто над только ему понятной шуткой, а его горячее дыхание было всего в нескольких сантиметрах от его губ. В такие моменты мир сужался до размеров комнаты — зачем вообще строить планы, когда здесь и сейчас всё идеально.
— Кто-то снова ел лимонный сорбет? — усмехнулся Геллерт, когда провёл языком по чужим губам и ощутил знакомый кисловатый привкус.