Расстёгивая пуговицы на его рубашке, Геллерт не мог оторвать от Альбуса глаз — от чуть раскрасневшихся щёк, растрепавшихся волос, его взгляда, который наконец-то перестал быть таким бесстрастным. Сам же Альбус поначалу смущался своей реакции. Ощущения были приятными. Они волновали его, словно забытая песня, услышанная долгие годы спустя. Всё это каждый раз вызывало невероятный всплеск эмоций и возбуждения — чужие требовательные прикосновения, сухие ладони под тканью рубашки и собственные — сначала нерешительные, а потом торопливые, исследующие движения.
— Ты очень красивый, — прошептал Геллерт, целуя обнажившиеся плечи, потом ключицы, кончик носа.
Альбус должен был сказать что-то в ответ. Но язык как будто онемел, и несвязные мысли казались несусветной чушью. Сложно было выразить всё, о чём он думал последние дни, но ясно одно — приезд Геллерта превратил Годрикову Лощину из захолустья в место, с которым теперь связано столько тёплых воспоминаний…
Да и зачем лишние слова, когда привязанность выражалась не только в признаниях: в полуночных письмах, взглядах, долгих разговорах. Ну и конечно, в том, что Альбус каждый раз буквально таял от его прикосновений. Геллерт был не просто привлекательным: красивых юношей можно встретить часто, но не каждый так глубоко закрадывается в мысли. Дело было ещё и в том, что он искренне восхищался этим человеком, и, кажется, готов был позволить ему всё, что угодно.
— Миссис Бэгшот всего лишь этажом ниже, — напомнил Альбус, немного отодвинувшись.
— Тебя это очень смущает?
— По правде говоря — да, — пробормотал он, и Геллерт рассмеялся.
— Она собиралась в Лондон. Кажется, навестить коллегу. Останешься на ночь?
Конечно же, он согласился, и его не удерживали ни укоризненный взгляд младшего брата, ни молчаливый протест сестры. Эти моменты, когда они наконец оставались в пустом доме и долго изучали тела друг друга, стоили многого. Они видели друг друга насквозь, знали, где и как лучше прикасаться и чего хотят друг от друга. В постели все разногласия бесследно растворялись, и оставался только Геллерт, который своими действиями распалял не меньше, чем желанием поспорить. И его острый язык, который Альбус иногда проклинал, становился умелым и тёплым.
Пожалуй, эта близость сделала его терпимее ко всему, что происходило вокруг — к ответственности за брата и сестру, невозможности воплотить свои мечты в реальность и шаткому финансовому положению.
— Не знаю, правильно ли это, — улыбнулся в ответ Альбус, — но я иногда радуюсь, что тебя исключили из школы.
Эти слова он вспомнил, когда проснулся следующим утром. Альбус не сразу понял, где находится, и некоторое время рассматривал дощатый потолок. А потом слишком долго стоял у зеркала, почистив зубы, и провёл кончиками пальцев по оставшимся на шее тёмным пятнышкам.
-6-
Сложно сказать, когда всё пошло не так. Альбус долго не мог смириться с мыслью, что всё в очередной раз обернулось крахом. Единственные — яркие, незабываемые — отношения и закончились они так ужасно.
Этот день не раз возвращался к нему в кошмарах. Они сидели на заднем дворе и разговаривали, когда Аберфорт решил высказать обоим всё, что думает о якобы гениальных планах. Когда они начали сыпать запрещёнными заклятиями? Когда Геллерт назвал Ариану, прибежавшую на крик, сумасшедшей? Когда Аберфорт направил на него палочку? Когда все трое беспорядочно произносили непростительные заклятья, и одно из них поразило Ариану?
И вот, теперь панихиду служат по его сестре.
Вернувшись из церкви, Альбус почти взбежал по ступенькам крыльца и постучал в дверь. Вскоре Батильда открыла. В любой другой момент он рассмеялся бы, глядя на её нелепый чепец и ночную рубашку, но тогда сразу же выпалил:
— Где Геллерт?
— Он уехал, — горько вздохнула она. — Он рассказал мне, что случилось, и умолял меня помочь ему телепортироваться.
— И вы…
— Я что-то сделала не так? — миссис Бэгшот смотрела на него с недоумением и жалостью.
— Нет. Не вы, — прошептал он и вернулся домой. Последняя смутная надежда исчезла вместе с Геллертом. Может быть, это и к лучшему — подумал он. Не знать наверняка, чьё заклятие положило всему конец.
Некоторое время Альбус растерянно метался из угла в угол, а потом торопливо достал из ящика все бумаги, которые могли хоть как-то напоминать о событиях этого лета и вышел с ними на задний двор. Пламя медленно охватывало каждое из писем. Скоро все они превратятся в пепел. Жаль, что воспоминания не получится с лёгкостью развеять по ветру.
— Это бесполезно, — покачал головой подошедший Аберфорт.
— Для тебя — может быть. А я не хочу их сохранять.
— Это ничего не изменит.
Альбус не хотел признавать этого. Того, что ему очень долго придётся расплачиваться за эти ошибки. За их недолгую… дружбу? Наверное, если ему когда-нибудь придётся об этом рассказывать, придётся сказать, что они были друзьями.
Но Геллерт значил для него гораздо больше, чем школьные приятели. Потому что, невзирая на все последствия, эти месяцы оставили слишком яркий след в его памяти. И человек, имени которого страшилась потом вся Европа, на долгие годы останется в его памяти безнадёжным мечтателем, парнем, который потрясающе целовался и которого он — наверное — любил.
Сейчас признания, которые Альбус доверял разве что бумаге, казались отвратительными. Пост министра Магии? Блестящая карьера? Что ещё ему там прочили газеты и учителя — разве он может сейчас жить только своими амбициями, если это уже привело к смерти его сестры? И ещё неизвестно куда заведёт, если Геллерт начнёт воплощать желаемое в жизнь. Потому что власть он любил гораздо больше, чем друзей.
— Собирай вещи.
— Это ещё зачем? — удивился Аберфорт.
— Поедем в Лондон. Меня здесь больше ничего не держит.
Иногда сбежать — единственный выход.
-7-
Рука осторожно открыла стеклянный флакон с воспоминанием, и вот на поверхности жидкости мелькает знакомый силуэт. Омут памяти напоминает Гарри телеэкран.
Воспоминаний всего три, и все надёжно запечатаны. На одном из них Гриндевальд — тот самый вор из воспоминаний Григоровича — листает страницу за страницей, пытаясь разобрать руны. На другом — молодой Дамблдор торопливо пишет кому-то письмо и нервно зачёркивает одни и те же слова. И последнее, где эти же письма исчезают в пламени костра, а на лице будущего профессора только растерянность.
И это немыслимо и странно. То, что директор Хогвартса не всегда был мудрым и расчётливым. То, что когда-то он строчил письма по ночам, вынашивая нереальные планы. То, что к нему все обращались за советом, а когда-то он и сам понятия не имел, как поступить правильно.
И единственные свидетельства ошибок его молодости — спрятанные ото всех воспоминания и книга Риты Скитер, в которую вложена сделанная Батильдой фотография. На чёрно-белом снимке Альбус и его друг всё ещё мечтают покорить мир.