Поп в богатом золоченом облачении, в фиолетовой камилавке, рыжебородый, румяный и пышущий здравием, прочитал по книжке положенное, помахал еле дымящим, плохо раздутым кадилом. Ну да, Данька любил стебануться над попами, многогрешник. Смешил ее малоприличными историями. Что теперь, в пекло его, а, Боженька, милостивец ты наш? Не смог оставить нас в покое, ревнитель и мститель, небесный сатрап? Решил разорвать его на части, иначе оторвать нас друг от друга не выходило?
Она стояла поодаль. Не подошла, когда бледный распорядитель в черном костюме и галстуке, сказал профессиональным, отрепетированно скорбным тоном: "желающие, подходите прощаться!"
Нет, косметологи мертвых, наверное, поработали отлично. Фигура в гробу, в чернильно-синем блестящем костюме с бабочкой, какой живой Данил не надел бы под страхом бормашины в зубной нерв, вполне походила на целого человека, умершего непостыдно и мирно. А не разорванного стальным драконом почти на куски.
Прощаться с этой куклой, целовать манекен, где не было, не было больше Даньки, и никогда не будет, Дашу не заставят. Это поганый сон, или, как говорят темные личности, дурной приход, но не он сам. Впрочем, никто на нее внимания не обращал. Их общим друзьям она не сообщила специально.
Кроме соседства с гением, еще одно Данил бы одобрил в умилительно-гнусном шоу. Когда крышку закрыли, и дюжие ребята в черном стали опускать гроб в могилу, на обыденных белых грузовых лентах, несколько скромно одетых людей немного в стороне достали из сумок и кофров инструменты, гитары, флейту и сакс, и заиграли. Науменко, Кобейн, Мановар, вечный "город золотой" БГ, и играли, пока забрасывали бурой влажной землей Дашину жизнь, пока негромко, чинно беседуя, расходились модно и дорого одетые гости. Там, за оградой, их ждали неброско-дорогие машины с теплыми роскошными салонами. Дашу не ждал никто.
Она слушала последнее прощание настоящих Даниловых друзей, хотела плакать, очень хотела, но не могла. Глубоко тебя зарыли, до свиданья, милый, милый[13]. Ей захотелось хохотать, вот это и все? Вот этим пикником для тех, у кого золотые ложки во рту, так мы и закончили, Данька? Ты слышишь? Ты ведь тоже ржешь как конь ретивый, просто я не слышу, я стала теперь глухая. Я стала слепая и каменная баба, твое второе Дэ, девочка, играющая со спичками. Трижды плюну на могилу, до свиданья, милый, милый. Эту песню они не сыграли, нет, но последней мелодией была "Полковнику никто не пишет". Потом музыканты сложились и неспешно, о чем-то переговариваясь, ушли. Кое-кто из них поглядывал на блондинку у могилы вопросительно, но беспокоить не стали. Мало ли.
Даша еще стояла, стояла, пока не замерзли до ледышек ноги в сапогах, глядела на большущий дубовый, полированный крест с датами, с прибитым портретом. Данька вышел как живой, в мотокуртке, с несмелой улыбкой, с растрепанными волосами, у него вечно торчал этот темный хохолок, если не пригладить… чертов мотоцикл и шлем просто не вошли в кадр.
Она пошла, почти побежала прочь, словно кто-то гнался. Кто-то, внимательно наблюдающий сверху или снизу, запоминающий все-все. И чего-то ждущий. Рева трубы и воскрешения мертвых?
В экспедицию ее устроила Маринка. Убедила. Тяжелая физическая работа как лекарство. Не сидеть с каменным лицом у окна. Косить-косить-не спать. Даш, ну пожалуйста, ради меня и Пашки. Она поехала. Почему нет, все равно.
Правда, тяжелая ежедневная работа стесала царапающий камень внутри. Даша стала иногда улыбаться шуткам, удавалось даже забыть на полчаса, а то и на час. Это проклятое кладбище и заблюренное пятно на асфальте. Лоботомию ведь давно не делают, такая беда. Не идут навстречу населению. Приходится самой, все самой. Леша вот, милый, недотепистый и преданный, как щенок, готовый услужить и развлечь. Прости меня, подлую суку, пусть у тебя все будет хорошо, и хорошая добрая девочка найдется. Не старуха в двадцать с небольшим лет.
Иногда так накатывало, выть хотелось, все так же без слез, ах если бы пореветь как следует. Как это, "слезный дар", как попы говорят? Дар. После того как оторвал половину души, подло, в спину сунул ножом, дай мне свой дар, Боженька, слава Тебе за все, ага. В душу, в мать.