Вальхаллу он так и не увидел. Может, забыл, когда вернулся на этот свет. Впрочем, валькирии Ольгера тоже не встречали, он бы запомнил. Не заслужил? Или рассказы оказались баснями, ведь и Хель его не сцапала.
Он, пожалуй, не слишком удивился новойкак бы жизни. И новому телу, неутомимому и сильному настолько, что ни броня, ни теплые сапоги на меху не мешали плыть. Плата за пропавшее дыхание и стук сердца… Не до того было.
Он выбрался на берег, когда стемнело. Не отжав тяжелую, ледяную одежду, не боясь замерзнуть, побежал к своему бывшему жилищу. Луна единственным прижмуренным оком глядела из черноты. Одноглазый, видишь ли меня теперь? — взмолился Оле, дай успеть!
Слух и зрение обострились нечеловечески. И когда он подбежал к тяжелой двери, уже знал — там пусто. На досках нацарапана руна «альгиз» — перевернутая. Ведьма знала и руны.
Куда она пошла? Куда… едва уловимое тепло, с запахом ее волос. Ольгер, или кем он теперь стал, припал на четвереньки, страшный, бледный и мокрый, без шапки, со спутанными космами и подгорелой бородой.
Кольчуга помешала, и он содрал тяжелый доспех на бегу, даже не замедляясь. С глухим звяком стальная рубаха полетела в темноту.
Быстрее!
Хвала Фрейе, теперь он понял, куда она шла. И зачем.
Обрыв, где он сидел мальчишкой. Мечтал как Волюнд, изладить крылья, улететь от дразнящих великанов-братьев. За море. Где ждет королевна на высоком престоле. Знал бы, как будет тосковать, когда наглых и грубых недругов не станет. А теперь сага выходит иная, из тех, что слагают недобрые скальды накануне Самайна.
Его новые ноги не подвели. Сайха еще стояла там, с распущенными волосами, сливающимися с ночью. Ведьма. Его ведьма. Черная пустыня моря расстилалась под ее ногами. Должно быть, ветер совсем ее заледенил, но этого Ольгер ощутить не мог.
Он двигался почти беззвучно. И быстро, нечеловечески быстро.
Но все же опоздал.
Она раскинула руки и шагнула в пустоту.
Чтобы закричать от боли, когда жестокая рука вцепилась в волосы и рванула назад, к жизни.
Она упала на твердое и холодное — чью-то грудь. А потом та же сила вздернула в воздух и родные, но такие ледяные руки облапили, не давая шелохнуться.
Сайха даже не испугалась. Только черные глаза заблестели, Оле видел. Его-то, и так соколиные, глаза кормщика теперь почти не замечали темноту.
— Ты пришел забрать в царство мертвых? Я готова. Только с тобой.
— Обойдешься. Да меня самого-то, похоже, туда не взяли. Послушай.
Он приложил ее теплую, несмотря на холод, крепкую ладонь к своей молчащей груди. Над обрывом завыл северный ветер, донося отголоски жалоб Фенрира. Она погладила не живое и не мертвое тело в вырезе рубахи.
— Вот, такой я теперь. Сам не знаю, как. Твоим колдовством, не иначе.
— Да если бы я могла… — Сайха всхлипнула, и Оле понял, ведьма смеется и плачет одновременно. Ее тело обмякло, ушло смертное напряжение всех жилок. Плакала теперь навзрыд, вцепившись в его ледяную шею. Пусть, пусть выпустит все. Теперь можно. Теперь он рядом.
— И они жили долго и счастливо, — сказал индеец, складывая из розовой бумажной салфетки уточку. Или лебедя.
— Довольно долго, много лет, — Оле глянул на Данила с легким удивлением, — ты не знал? Амулет действует и на живых. Не так явно, но молодости и срока жизни тем, кто рядом с нами, добавит изрядно.
«Дашка», подумал тот.
— Это Сайха придумала как спрятать амулет… внутри тела.
— А что потом с ней стало? — и не закончив, Данил осознал свою ошибку.
— Любопытство тоже бочка без дна[29], - сказал Оле, нет, кормщик Ольгер Бьернссон, поглаживая хорька, и добавил, прищурясь, — я не видел ее мертвой. Ясно?
Когда понял, искать бесполезно, пошел в берсерки. Самое доброе дело для такого урода. Неплохо я тогда порезвился на палубах.
И замолк.
— Погодите, — сказал Данил, стараясь заладить неловкость, — а почему нет как мы…
— Задохликов, — любезно подсказал Аренк.
— …в политике, например? Никто не хотел порулить судьбой мира?
— А с чего ты взял, будто нас нет в большой и жирной политике?
— Кто?
— Любопытства у него хватит не на кошку, на ягуара, ты прав.
— Молод еще. Глуп. Но я опасался худшего. — Викинг кивнул чему-то. — Да, подойдет. Про политику спрашивай вот у него. Этот прохвост и бабник везде поспел.
Он принес еще пива, мяса и сыра.
— А между тем… — Аренк отсалютовал кружкой, — куда без женщин даже в чертовой политике? Я тогда и ввязался из-за женщины. Так еще и чужой. Меня погубил гуманизм. И романтика.
— Тебя давно погубил бы сифилис, кабы ты жил, — Оле разом заглотил половину кружки, — но трепись дальше, позабавь нас.