Индеец улегся возле жестяной будки охраны, вжал в плечо короткий приклад.
Ударил поверх глупых голов в пилотках, потом резанул по колесам. Грузовик стал, кто-то заорал неразборчивую команду. Военная пацанва самоубийством кончать не рвалась и залегла. Несколько раз пальнули в молоко… не зацепили бы самолет, щенята.
«Ну насилу…», — за спиной загудел мотор, «Каб» побежал, раскачиваясь, по грунтовой полосе, раздул пыльное облако и с рокотом ушел в небо.
Сапато выжал спусковой крючок, водя стволом так, чтоб ни одной дурной башке не взбрело подняться пострелять по птичке. Пулемет тяжело бился о плечо, вонял пироксилиновой гарью, гильзы барабанили в жестяную стенку будки.
Все. Лента кончилась. Жаль, свалить они не дадут. Идиоты.
Звук «пайпера» совсем пропал, даже своим слухом индеец не различал его более. А кстати…
Да, у них есть. В него полетели бочоночки гранат, итальянские осколочные, одна, две… первую он отбил за спину, но еще две упали подальше и взорвались как положено, спустя три-четыре секунды.
Небо упало и погасло.
…Кто-то лил на голову воду, прохладную воду из армейской фляги. Так, руки связаны, жесткий стул, окно с москитной сеткой, стены тошнотного тюремно-сизого колера, на потолке мерно и бесполезно крутится вентилятор. Нет, в его нынешней спортивной форме наручники не порвать. Стандартные полицейские, закаленная марганцевая сталь. Еще и пальцы переломаны.
За окном, пожалуй, уже закат. Лучи почти горизонтальные и красноватые. Ах да, и довольно противная жирная усатая рожа под фуражкой напротив, за столом. Лапы волосатые. Воняет как павиан, нет, в зоопарке дух приятнее. Погоны капитана, почему-то артиллерии. А, медалька «За беспорочную службу. 10 лет». Все что завоевал, рожа.
— Очухался, — сказали за спиной сипло. — Как только довезли… прямо дохлый ведь был. Вроде и не дышал. Нет, смотрим, ворочается. Похоже, по башке крепко прилетело, вон глаза красные.
— Ну воот… живенький… милостью святого Христофора, — рожа исказилась улыбкой аллигатора на именинах, — а вообще-то мы тебя и так расстреляем! Сегодня! Или скажешь кому помогал сбежать? За сколько? Куда полетели?
— Да пошел ты к старой слепой шлюхе с бездонной п. й, полной сифилисом! — сказал индеец, ему нравилось дразнить голых обезьян.
— Врежь ему!
И ему врезали. Потом еще.
— Так чем кончилось? — не выдержал Данил.
— Расстреляли меня, сынок, — хихикнув, сказал Аренк. — Да это только в первый раз погано, потом думаешь больше, как будешь вылезать из могилы, вонь эта, трупы кругом… тогда трупов наделали более чем достаточно, на хорошую гражданскую войну бы хватило.
Павиан-пушкарь не соврал.
Его потащили расстреливать в сумерках, едва скрылось солнце. Не увидать, стало быть, юному кондору рассвета. Ну не подонки ли, бабуино ниньос?![36]
Пятеро расхристанных солдат, наперевес держащих гаранды с примкнутыми штыками, и капрал в бакенбардах, пожилой, толстый, одышливый и воняющий почищекомандира. Эти из пехоты. До чего дошла наша армия, чистый палеолит…
Поставили, со связанными за спиной руками, к беленой тюремной стене. Ага, веревки затянуть не догадались. И проверять не стали. А и не надо.
Индеец успел отдохнуть, пока лежал на полу одиночной камеры. И привести себя в порядок, насколько возможно.
Эти ублюдки встали напротив шеренгой, капрал вытер истекающий, несмотря на вечернюю прохладу, потом лоб и гаркнул:
— Готоовьсь!
Индеец поднял чеканное лицо к маленькой круглой луне и подумал, как давно она не светила красным. Пора сбрасывать карты. Ему становилось скучно. Да и твой расстрел развлекает только в первый раз, а это уже… ой, как бы не десятый, с юбилеем? Нет, на виселицах было повеселее. Хорошо еще, он болтался вдали от милой Франции при Робеспьере, головой гильотину не испытал.
И на костер не попал.
Везунчик.
Даже сандалии забрали. Холодно же ногам. Аморальные уроды.
Он потрогал языком холодные, только что отросшие на месте выбитых, острые зубы и скомандовал:
— Цеельсь, макаки!
Солдаты завертели головами, капрал взвизгнул жалобно:
— Пер… прекратить!
— Огонь! — и Сапата легко разорвал веревки. Перекатился к капралу — тот успел кинуть жирную руку к кобуре на поясе, солдаты вразнобой закачали винтовками… треск. Капрал рухнул со сломанной шеей.
Тень в разодранной рубашке и джинсах, босая, кинулась к ним. Выхватила у крайнего винтовку, прикладом расколола ему череп, потом насадила на штык следующего, ребром ладони сломала кадык третьему. Четвертый завыл и с хрипом согнулся — ацтек вырвал его сердце сквозь рубашку, поднял кровавый трепещущий трофей и вонзил клыки. Ммм… недурно. Свежо и пахуче. Как шибает страхом, жжет язык словно текила.