Они провожали корабль на берегу, как полагалось. Холодом тянуло с воды, хорошо еще, далекое маленькое солнце согревало море и камни. Майя сунула Даше оранжевый пластмассовый пистолет-ракетницу, и пластиковую коробочку с ракетами.
— Сможешь заряжать? Возьми вот зеленую, на прощание, — сказала она.
— Я умею обращаться, мы в море снимали сюжеты, — ответила Даша. Довольно сноровисто зарядила толстый алюминиевый патрон с зеленым пыжом. Ракеты в коробочке помечались разноцветными красками, и чаще всего красной.
— Пусть всегда при тебе, — сказала Майя. — Я хоть и не чую ни одного белого медведя в трех километрах, все равно. Памятку Геоарктики помнишь? Стрелять перед мордой в землю, не в него!
У нее самой за спиной висело изящное (Майя же) ружье, вороненая сталь и черный углепластик, «Бинелли», кажется. На поясе добротный походный нож, такой же она лично повесила под курточку Даше. А вот Коля держал в смуглых руках маузеровский карабин 98 курц, заслуженный, с вытертыми до блеска кромками металлических частей, на темном дереве приклада ряд светлых зарубок. Медведи… люди? Или те и другие?
Двое подняли оружие, Даша тоже задрала толстый кургузый ствол, как у игрушечного пугача. Залп. Зеленая ракета ушла в голубое небо с дымным следом, лопнула там изумрудной звездочкой.
— Завтра, пожалуй, полетим, к девяти я вертушку подготовлю, — сказал Коля, — сегодня уж по хозяйству.
Майя чуть поморщилась, но спорить с голосом разума не стала. Отошла, вглядываясь в снеговые вершины… где-то не так уже и далеко. Что самолет упал на сушу, Майя рассказала еще в Анапе, она-то получила доступ к радиограммам перелета еще тогда, до войны. Когда большие начальники решили поиски не развертывать, ограничились совсекретными указаниями всем, кто будет идти в виду архипелага. Никто не верил в спасение летчиков, судя по последнему, прерванному сообщению, красный АНТ врубился в скальные клыки. Садиться на суше там негде, совсем негде даже маленькой «шаврушке», амфибии «Ш-2».
Коля щелкнул золотой ронсоновской зажигалкой, насколько Даша могла судить, настоящей, и раскурил кургузую костяную трубочку. Пыхнул чем-то ядреным, но точно не табаком. Заговорил.
— У меня самого бабка была шаманка и внучка сильного шамана, Айга звали. А дед вовсе нечисть, вроде нее, — он непочтительно кивнул в спину Майе, — бабка меня мал-мало учила по мелочи. Зверя там подманить, от умкы[46] тихо уйти, злого человека отвадить. Да я все забыл, старый стал дурак, на собачье мясо только годен.
Баркас подходил к черному борту «Менделеева», гудок последний раз порвал тишину и смолк, они остались одни.
Даша думала, на ужин ее отправят открывать консервы, и душой приготовилась к тушеночно-сгущеночной диете (ах, корабельный борщ). Однако Коля притащил три коробки армейских пайков, с неплохой снедью, шоколадками, джемом и сухими напитками. Сказал, хватит на месяц, если что, но тушенки и каш тоже полно. Грызя неожиданно вкусную галету с паштетом, Даша успокоилась насчет своей кулинарной негораздости.
Майя больше молчала, Коля, посасывая трубочку, рассказал, как пришлось удирать от умкы-ин[47], белой медведицы, когда он «сослепу по дурости» вышел прямо к ее медвежатам. Вряд ли, правда, все обстояло так забавно, как в его пересказе.
— А чего не стреляли? — не выдержала Даша.
— …Что ты, экык![48] — Коля удивился непритворно, глаза расширил, — Она мать, она ненененг[49] своих бережет. Это я сдуру влез. Неможно так, сам виноват, а детей сиротами оставил! Ну, тот раз повезло, она к ним от меня вернулась, поняла, я не по их души шел.
Дочки говорят, уймись ты, батя, сиди старый пень, дома! Деньги есть, хозяйство, побираться в старости не придется! Дошаришься, сожрет умка, или келе под воду утащит. Нет, не могу сидя смерти дожидаться. Видно, не придется им меня хоронить. Да и лучше, меньше слез и мешкотни. Пропал дед и келе с ним.
Улеглись рано, то есть они с Колей в своих комнатах, голубой мягчайший и легкий арктический спальник показался Даше настоящим сокровищем. Майя отбросила маскарад и всю ночь сидела с планшетом, что-то соединяла в чемоданчиках аппаратуры управления, кажется, даже мурлыкала песенку без слов. Остров явно повлиял на нее ободряюще.