Пока девочки в окружении светловолосой свартскугской детворы сидят за школьной партой, у полярника хватает времени обдумать новый план, связанный с аэропланом дальнего действия, который Леон уже заказал для него в Нью-Йорке. Уединившись на Бунне-фьорде, вдали от всех, братья вновь строят планы. Море за окнами сковано льдом, повсюду еще лежит снег. Склоны гор, подступающие к двум особнякам, до того обрывисты, что по своей воле зимой там никто не ездит. Два устрашающих сенбернара с романтическими кличками — Ромео и Джульетта — стерегут Ураниенборг. Никто знать не знает, что у Бунне-фьорда проживает некий г-н Гравнинг, а на самом деле Руал Амундсен. И замыслы его известны опять-таки одному Леону. Речь идет о Северном полюсе. Но кое-что напоминает и о полюсе Южном, о том, как тринадцать лет назад разрабатывался стратегический план. Они составляют текст заявления для прессы, прячут в конверт и запечатывают. Этот конверт будет храниться у Леона.
Только в день отъезда, 17 марта 1922 года, жители Христиании прочитают большие интервью полярника, который впервые с лета 1918 года побывал на родине. «Ставангер-фьорд» провожает в гавани куда больше народу, чем обычно. Однако национального героя у трапа не видно; он украдкой поднялся на борт еще в девять утра.
В половине одиннадцатого к нему в каюту заходят с прощальным приватным визитом Гудрун и Роберт Маус. Только сейчас он может передать им привет от проживающей в Англии сестры. Руал Амундсен состоит с норвежской родней Кисс Беннетт чуть ли не в «свойстве» — для взрослых он близкий друг, для детей — «дядюшка Добряк».
Хотя Леон и в этом вопросе предельно лоялен, г-жа Беннетт вряд ли представляется ему желанным решением личных проблем брата. Собственная Леонова жена — личность яркая, с твердыми принципами. Им обоим хочется видеть полярника в соседнем доме у Бунне-фьорда устроенным, с законной женой и родными детьми.
Лишь когда около полудня «Ставангер-фьорд» отвалил от пристани, людская толпа наконец-то увидела на капитанском мостике Руала Амундсена. «Он снял пальто и, обнажив голову, принимал дань уважения и восторга, — пишет репортер «Дагбладет». — Теперь все могли рассмотреть его характерное угловатое лицо. Новая волна оваций, оркестр заиграл "Да, мы любим край родимый"[116], и он взмахнул рукой, посылая городу последнее прости». Так родная страна в конце концов на минутку увидела своего великого сына.
«Что ни говори, получилось красиво, — удовлетворенно и чуть насмешливо пишет он Леону с борта «Ставангер-фьорда». — Полярник машет рукой с самой верхушки капитанского мостика, а внизу восторженно аплодирует молодежь. Если и дальше все сложится так хорошо, можно рассчитывать на успех». В виду норвежского берега трансатлантический пароход прокладывает себе путь меж контрабандистских суденышек, которыми тогда, во времена сухого закона, кишмя кишели прибрежные воды, и выходит в открытое море.
В списке пассажиров первого класса, включавшем двадцать две фамилии, значилось также: Омдал Оскар — Христиания. Пилот был на месте. Недоставало только крыльев.
«Поголовно все здесь считают, что по дальности полета ларсеновские аэропланы превосходят все прочие», — пишет Руал Амундсен Леону по прибытии в Нью-Йорк. В дополнение к самолету дальнего действия он совершенно неожиданно получает еще один «превосходный аэроплан, укомплектованный приборами и беспроволочным телеграфом и доставленный в Сиэтл фирмой «Кёртисс». Летные качества позволяют этому аппарату держаться в воздухе семь часов. Стало быть, один аэроплан оказывается лишним. «Посмотрим, может, найду покупателя. Если нет, отошлю его на родину, нашей армии». Поистине стремительное развитие — вчерашняя новинка завтра годится лишь для армейских тыловых частей.
Свой большой самолет — немецкий «юнкере», приобретенный через американского поставщика Ларсена (по происхождению датчанина), — Руал Амундсен намеревается за четыре дня с промежуточными посадками переправить с Восточного побережья в Сиэтл. Пилот и механик — американцы, сопровождающий — лейтенант Омдал, смельчак пассажир — Гораций Гаде (младший брат Хермана), а еще — сам Начальник. История этого перелета вскоре облетела весь мир на страницах газет.
Руал Амундсен оставил собственный рассказ, в письме к брату от 12 апреля, после благополучного возвращения в нью-йоркский «Ритц». В первый же день случилась беда: «В 1.30 пополудни приблизительно в 125 милях от Кливленда мотор — 3-й цилиндр — от перегрева захлебнулся, и вся шарманка застопорилась! Мы были на высоте ок. 6000 футов. Делать нечего — надо снижаться без мотора, высматривая подходящее место для посадки. Но для вынужденной посадки этот район совершенно не годился. Мы углядели один-единственный открытый участок, причем маленький. И кругами начали снижаться к нему. Все это заняло немного времени. Проскочив над дорогой, мы зацепили верхушку дерева и с размаху грохнулись на склон. Тяжелые резиновые колеса и прочные рессоры спружинили и вновь подбросили нас в воздух, должно быть, метров на десять; со скоростью миль 50 аппарат прошел по-над склоном, умудрился проскользнуть меж двумя здоровенными пнями и в конце концов ткнулся в третий, а поскольку мы еще были в воздухе, проделал полное сальто-мортале и рухнул наземь. Если бы не прочность фюзеляжа, мы бы наверняка разбились в лепешку. А так отделались синяками и шишками. И Гораций, и я ощущаем легкое онемение в груди и спине. Может, это возрастное».
116
Начальные слова норвежского национального гимна на стихи классика норвежской литературы Б. Бьёрнсона (1832–1910).