Мужик и гольд забрались в лодку и поспешно отъехали.
Воздух был влажен, трава мокрая, в лодку набралась вода. В ичигах полно воды, забрызганная рубашка липла к телу. Но тепло, и на душе весело. Пахло рыбой, илом, гнилью и прелой травой.
— Зачем тут «мордушки» плесть? — сказал Егор. — Толкнуть лодку — рыба сама напрыгает.
Рыбы долго еще плясали. Потом все враз стихло, и озеро начало успокаиваться. Вдруг рыбы опять запрыгали и забултыхались так часто, как будто в воду повалились камни с неба. Какой-то одинокий максун доскакал до мели, завернул и запрыгал вдоль берега, с каждым прыжком все длиннее. Улугу выскочил из лодки и погнался за ним с палкой по мелям, но не настиг.
«Так вот отчего на Мылке вся вода мутная и в пузырях, — подумал Егор. — Озеро-то битком набито рыбой. В хорошее время поехали мы…»
До сих пор Егор только помогал плести корзины, а ставил их Улугушка; сам Егор бывал на Мылке, но рыбу ловил на протоке, вблизи Уральского.
Утро на озере оживило Егора. Изо дня в день Егор драл чащу, пахал, боронил, привык думать только о пашне и от этого становился угрюмым и суровым. Даже по ночам снились ему новь, сплетенья мокрых травяных корней; их не брали ни тяпка, ни лопата. А тут выдалось тихое сырое утро, жизнь озера открылась Егору; и казалось, стал он богаче и счастливее. Чувствовал Егор, что его еще потянет сюда. Он сам бродил тут в это мокрое утро, как рыба в воде.
Посреди озера торчал шест. В воду уходила веревка. В мешке из сетчатки Улугу оставил вчерашний улов. Он вытянул рыбу веревкой и свалил в лодку.
Егор греб к стойбищу.
От берега проступил и потянулся к лодке черный мыс. По бугру расползлись рыжие крыши юрт, белые амбарчики на свайках, сверху и по бокам крытые берестой. Повсюду, как столбы, торчали деревянные трубы, вешала, похожие на вынесенные из изб полати со множеством шестов, шкур, со связками белой юколы и с чугунной посудой. Видны мертвые деревья, кора с них ободрана, но они еще не срублены, тут же священные столбы с вырезанными божками. Под берегом множество лодок, берестяных — узких и тонких, как осетры, долбленых деревянных — позеленевших от дождей и времени, розоватых, кедровых, дощатых. Весь песок под берегом в лодках, как в завалах бревен или плавника. И Егор, глядя на них, почувствовал, что народ тут живет и кормится от воды. В лодках виднелись весла, остроги, копья.
— Рыбаки вы хорошие, — сказал Егор, вылезая на берег, — а вот как я буду обучать вас огород делать?..
Пристали у свайного амбарчика, стоявшего под косогором у самой воды.
— Максун умный, — говорил Улугу, выбирая рыбу, — увидит сеть или лодку — скорей прыгает. И как раз попадет! А этот осклиз! — воскликнул он, вытаскивая осетра из-под груды рыб.
— Как же осклиз, когда ты ночью его поймал?
— Давно висел, на волне качался, осклиз, однако, маленько воняет, — ответил Улугу.
Он отрезал хрящи, а самого осетра, еще совсем свежего, выбросил на берег собакам.
Глава двенадцатая
— Какое у тебя место хорошее! — молвил Егор, подымаясь первым на бугор, где на лужайке, раскинувшейся между переломанных на растопку кустарников, стояла фанза Улугу.
По обе стороны от нее, поодаль друг от друга уткнулись в зеленевший бугор другие фанзы, длинные и низкие, придавленные тяжелыми соломенными крышами.
Егор бывал здесь и прежде. Ему нравилось тут. Взойдешь наверх, оглянешься — и сразу видно все озеро. Сейчас вода поднялась на поймы и острова, тянулась по желтоватым еще лугам бледно-голубыми полосами. Егор представил, как славно легла бы тут пашня: тайгу чистить не надо, пеньков нет, лес вырублен давно.
К стене из кривых, замазанных глиной бревен он приставил лопаты и тяпку. Мимо пробежала собака с живой рыбиной в зубах: видимо, схватила ее на мели или в траве.
— У вас тоже релка, только тайги нет… Место чистое.
Растрепанные, гнущиеся от вечных ветров лиственницы узорчатой редью чернели над кустарником. За релкой, в низине, шумела и плескалась синяя, в белой пене, порожистая речка.
— Ну, дай я погляжу, что за земля…
Егор взял тяпку, ковырнул релку в разных местах. На корнях травы земля была густо-черная.
— Смотри, какая хорошая у тебя земля… Давно бы надо огород завести. Тут и будем пахать — далеко ходить нечего. Это наносники от речки.
Он подумал, что с Улугу возьмут пример соседи, вдоль стойбища можно пахать всю землю до самого ключа.
— А корчевать разве не надо? — спросил Улугу.
— Зачем же корчевать — только время проводить, место и так чистое! Кругом все обтоптано, пеньков нет, корни сгнили давно. Такую землю грех не поднять.