За дверью все стихало. Павка, подождав, стучал еще раз. Никто больше не подходил к двери. Тогда он говорил поеживавшейся от холода Глаше:
— Ну, что ж? Пойдем.
И они шли дальше, смотрели по сторонам, и если Глаша замечала дощечку, она кричала, хватая Павку за руку:
— Еще!
— Где?
— Гляди, гляди, вон там!
Павка направлялся к новой дощечке, снова стучал, снова спрашивал. Вари нигде не было.
Наконец под вечер они вышли в тихий, заросший травой переулок. Возле одного из домов, с подвалом, с высокими окнами, стояли японские часовые. У подъезда пыхтел закрытый черный автомобиль. Двое вооруженных японцев вышли из ворот и пошли по улице. Какой-то человек в штатском прохаживался под окнами. Входная дверь вдруг распахнулась, человек в штатском стал навытяжку, и на крыльцо вышел японский офицер, как две капли воды похожий на парикмахера Никашку. Офицер влез в автомобиль, автомобиль загудел, запыхтел и исчез за углом. Ребята побрели дальше. Стало темнеть.
— Гляди! Гляди! — воскликнула Глаша. — Дощечка.
Павка и сам увидел дощечку.
Он прибавил шагу и подошел к одноэтажному дому с высоким крыльцом. Павка взбежал на крыльцо.
На медной дощечке красивым почерком было вырезано:
— Ну вот и дура, — сказал разочарованно Павка, сходя с крыльца, — это вовсе не доктор. Написано: профессор. Поняла?
— Поняла, — ответила сконфуженная Глаша.
— Идем.
— Пошли, — вздохнула девочка, и они пошли дальше, голодные и усталые.
А через несколько минут дверь профессорского домика отворилась, и на крыльцо вышел маленький седой старик с аккуратно подстриженной бородой, в старомодном пальто.
Он повернулся и сказал кому-то в глубь дома:
— Варя, я из госпиталя не скоро вернусь, вы меня не ждите.
Дверь захлопнулась, и старик, постукивая черной дорогой тростью, пошел в ту сторону, откуда недавно пришли ребята.
В эту ночь ребята спали в пустом дровяном сарае. Они долго не могли заснуть, все боялись, что кто-нибудь войдет, начнет страшно ругаться и выгонит их на улицу.
Под утро они проснулись от холода. По крыше сарая барабанил крупный осенний дождь. Крыша протекала, и на земляном полу образовались глубокие грязные лужи.
Павка встал и осторожно приоткрыл ворота сарая. На дворе не было ни души. Стояло серое, туманное, мокрое утро. Выходить не хотелось, но и оставаться было нельзя. Павка прикрыл гитару полой бушлата. Ребята пошли через двор и вышли на улицу.
В небе висели тяжелые серые тучи. Глашины косички сразу намокли и стали похожими на крысиные хвостики. Она дрожала от холода. Ее большие дырявые ботинки наполнились холодной водой и на каждом шагу противно хлюпали и чмокали.
— Ну что ж, Глашка? — сказал Павка. — Чем по городу шляться, пойдем лучше на базу. К дяде Остапу зайдем, он Варин адрес знает.
— Давно бы так! — обрадовалась Глаша. Дождь стекал по ее личику грязными полосами, оно осунулось и похудело. Под глазами чернели темные круги. Павка взглянул на нее, покачал головой.
— Ну и страшна же ты стала, Глашка!
— А ты погляди на себя! — обозлилась Глаша. — Красавец нашелся!
— Да я не к тому, — примиряюще сказал Павка. — Есть хочется?
— Ой, как хочется! — протянула Глаша.
— Так пойдем скорей, к вечеру дойдем, — сказал Павка. — Ты уж потерпи, Глашка. Дядя Остап нас накормит. Он добрый...
Они прошли несколько улиц, посеревших от дождя. Они шли мимо розовых, голубых и оранжевых домиков, мимо большой белой тюрьмы. Город кончался кузницами, паровыми мельницами и старинной заставой с полосатыми столбами и шлагбаумом. Раньше шлагбаум всегда был открыт, а каменные домики заставы наглухо заколочены.
Ребята подходили к заставе. Теперь шлагбаум был опущен — полосатая перекладина пересекала дорогу. Ничего не понимая, Павка подошел ближе. Из каменного домика вышел японский солдат с винтовкой.
Он подошел к шлагбауму, стал на самой дороге и сказал:
— Ваша уходи-уходи.
— Но нам домой надо! — сказал Павка. — На базу!
— База нельзя. Ваша уходи-уходи, — упрямо повторил солдат и поднял винтовку.
Павка растерянно повернулся к Глаше. Она стояла под дождем вымокшая, дрожащая.
— Надо назад итти, — сказал он.
Солдат постоял, пока ребята не отошли от шлагбаума довольно далеко. Потом посмотрел в небо, сердито сплюнул и, поеживаясь от сырости, вошел в серый каменный домик.