Дом, где теперь жила Глаша, шумел и жужжал, словно потревоженный улей. Павка вошел в черный, похожий на дыру вонючий коридор. Обитатели дома раскрыли настежь двери своих похожих на берлоги комнат. Повсюду пищали ребята, сушились пеленки, чадили керосинки. Пахло пригорелым молоком, вареной соленой рыбой, человеческим потом. Из-под ног у Павки выскочил большой черный кот и, отчаянно замяукав, метнулся в сторону. В другой комнате несколько мужчин пили водку и на табурете играли в карты. В раскрытую дверь Павка услышал, что игроки переговаривались какими-то странными, похожими на условный язык словами:
— Ваш туз не пляшет! Двадцать одно!
В другой комнате пьяный бородач орал:
— Расшибу! Изувечу!
В конце темного коридора жила хозяйка Глаши, Матрена Филатьевна. Павка осторожно стукнул в дверь. Что-то зашуршало за дверью, и знакомый голос — тоненький Глашин голосок — спросил:
— Кто там?
— Это я, Глашка, — ответил Павка.
— Заходи, Павка, никого нет.
Павка вошел в комнату. На высокой постели с горой подушек в розовых наволочках сидело двое ребят. Им было года по три, по четыре. Они перестали играть и вытаращили глаза на Павку. На столе стоял огромный медный самовар. В углу с полу и до потолка было развешано столько икон, сколько Павка не видел за всю свою жизнь. Под потолком болтался на шнуре розовый бумажный абажур. На стене висела картинка: франт курит длинную папиросу, под франтом огромными золотыми буквами написано:
Лучше ничего не надо,
Кроме папиросы «Ада».
— Хозяйка торговать ушла, а хозяин в пивной, — сказала за спиной у Павки Глаша. — А пока я за молоком бегала, мальцы коробку спичек достали да чуть друг друга не пожгли.
Павка обернулся и поглядел на Глашу. Она была еще бледнее, чем раньше. Глаза у нее больше не блестели. Под правым глазом был большой фиолетовый синяк.
«Ну и ну, — подумал Павка. — Видно, несладко тебе живется».
В первый раз в жизни он видел задиристую Глашку тихой и присмиревшей.
— Глашка, — сказал с постели младенец, — дай молока.
Глаша подошла к столу, налила из кувшина в чашку молока и подала младенцу.
Другой завопил:
— И мне-е, Глашка-а!!..
Глаша и второму налила молока.
— Что ж ты делаешь здесь? — спросил Павка.
— Да вот за ребятами смотрю, молоком, чаем пою, — сказала Глаша. — Дрова таскаю, печку топлю, полы мою, картошку чищу, рыбу, варю обед. Хозяйка придет с рынка — обедать садимся. А потом чай пьем — с сахаром.
— Дай, Глашка, сахару-у! — завопил младенец
— Нету сахара.
— Да-ай, дура-а-а! — заблажил младенец.. Глаша достала из сахарницы кусок сахару и положила на кровать.
— И мне-е! — завопил другой.
И тому пришлось дать кусок сахару.
— Ты где спишь-то? — спросил Павка.
— А я на полу. А хозяйка с хозяином на кровати — храпя-ят... А соседи водку пьют, ножиками режутся, дерутся в кровь... Ребят только будят. Они заревут, а я укачиваю... баю-бай, баю-бай... Ой, до чего они вредные, Павка!..
— Хозяйка тебя не бьет? — спросил в упор Павка, глядя на фиолетовый Глашин синяк.
— Не смеет, — сказала Глаша. — Я ее ножом зарежу, если посмеет...
Она старалась не глядеть в глаза. Павка понял, что хозяйка ее бьет.
— А я газетами торгую, — сказал Павка. — Деньги зарабатываю.
— Ты сыт? — спросила Глаша.
— До того сыт, до того сыт, что прямо невмоготу, — соврал Павка. — А ты?
— И я теперь сытая, — ответила Глаша таким голосом, что Павка понял: она говорит неправду. — Ты иди, Павка, — как бы хозяйка не пришла.
— Тебе ничего не надо? — спросил Павка.
— Ничего.
— Зайти к тебе?
— Как хочешь. Хочешь — заходи, не хочешь — не заходи.
— Я могу часто заходить.
— Не очень нуждаюсь, — сказала Глаша. В голосе ее послышались слезы.
— Да, — сказал Павка. — Про твоего братишку говорят, что он в тайге воюет.
— Где? — спросила Глаша. — Кто тебе говорил?
— Где — не знаю, а говорили в чайной.
Павка попрощался и вышел в темный коридор.
— Ваш туз не пляшет! Двадцать одно, — сказал опять кто-то в комнате, где играли в карты.