— Петеньке душегрейку свяжу, — говорила Анна. — Мерзнет, поди, в тайге на сырой земле. Да поесть чего бы послать? Хлебца с ветчинкой, что ли... Варя, а вдруг Петенька сам приедет? — радостно шептала Анна. — Нет, не дай бог, — тут же озабоченно шептала она. — Заберут его японцы, споймают, убьют...
На дворе вдруг хрипло и отрывисто залаял Касторка. Так он лаял всегда на чужих. Павка перестал копать и прислушался. Кто-то тихонько царапался у калитки.
— Туши фонарь, — шепнула Варя Анне, и Анна дунула на фонарь. Наступила полная темнота. Варя тихо вышла. Павка слышал прерывистое дыхание Анны. Он понял, что женщины затеяли что-то опасное, за что здорово может попасть от японцев. Со двора послышался Варин голос.
— Кто там? — спрашивала она.
— Тяжело больной к профессору, — сказал кто-то за калиткой.
— Профессор в госпитале, — дрогнувшим голосом ответила Варя.
— У больного оспа, больной волнуется, — ответили за калиткой.
— Входите, — сказала Варя и стала отпирать калитку.
Павку вдруг осенило, что «у больного оспа» — это условный пароль! Совсем как в «Сюркуфе, грозе морей». Когда Сюркуф приходил к своим друзьям, он всегда говорил: «Море волнуется». И перед этим паролем растворялись все двери.
Варя прикрикнула на Касторку, и он затих. Она тихо поговорила с кем-то, потом снова слегка скрипнула калитка, на улице послышались тихие, удаляющиеся шаги.
Варя вошла в сарай.
— Зажигай, Анна, — сказала она.
Анна зажгла фонарь. В руках у Вари Павка увидел какой-то сверток и большой черный револьвер.
— Господи! А он сам не выстрелит? — тихо ахнула Анна.
— Он сам никогда не стреляет, — пояснил Павка, удивляясь ее безграмотности. — Где же видано, чтобы револьвер сам стал стрелять?
Неглубокая ямка была готова. Варя стала укладывать в ямку сумки, пакет, револьвер.
— Зарывать? — спросил Павка.
— Зарывай, — сказала Варя.
Павка накидал землю, затоптал яму ногами.
— Никому, Павка, не проговорись, слышишь? — сказала Варя.
— Что я, дурак, что ли? — обиделся Павка. — Гроб-могила, три креста.
Это было самою страшною клятвою амурских пиратов.
Павка сам не знал, что бывает с нарушившим страшную пиратскую клятву. Но уж что-нибудь наверное случится, пахнущее могилой и гробом.
Павка оставил женщин на дворе и вернулся в подвал. Он лег и долго не мог заснуть.
— У больного оспа. Больной волнуется, — пробормотал он. Рядом с ним совершаются такие непонятные вещи!
Наконец он заснул и во сне увидел Сюркуфа. Сюркуф был одет в свой обычный костюм — в красный камзол с кинжалом у пояса, но как две капли воды был похож на Косорота.
— Ну, капитан, — сказал он Павке, — прикажи полный ход вперед.
И Павка увидел, что он стоит на мостике большого стального корабля. Корабль плывет по бурному морю, море пенится и брызжет на палубу, а Павка командует:
— Полный вперед!
Все Павку слушаются, матросы прибегают за приказаниями. На горизонте показываются неприятельские корабли.
Павка приказывает:
— Открыть огонь! — и вдруг видит Глашку.
Она поднимается по трапу на мостик, смотрит бесстыжими глазами и говорит:
— Мне скучно. И я хочу итти в матросы.
А Косорот-Сюркуф смеется и говорит:
— Возьми ее, Павка, в матросы. Не обижай ее. Она хоть и отчаянная, а все же девчонка.
И пропадает вдруг Косорот, и нет больше корабля, и стоит Глашка против Павки в густом лесу. По лесу ходит Митрошин медведь, а у Глашки лицо грустное и бледное, совсем как тогда, у хозяйки; под одним глазом — синяк, под другим — другой, на глазах слезы, и хотя Павка терпеть не может слез, вдруг ему становится жалко Глашку. Она всхлипывает, а он берет ее за руку и говорит так, как на самом деле никогда не говорил с Глашкой:
— Ну, полно тебе реветь. Ну, успокойся. Ну, больно тебе, да? Обидно, да?
— И больно и обидно, — отвечает Глашка и вдруг, припав к Павке на грудь, отчаянно плачет.
И Павка не знает, что же ему с нею делать, и гладит ее по вздрагивающей спине, по дрожащим косичкам и все говорит:
— Ну, полно тебе, Глашка. Полно!
Утром Мальвина разбудила Глашу. Все обитатели сарая были уже на ногах. «Старик» приклеивал седую длинную бороду. Женщина, которую звали Катериной, укутывала в одеяло полено. Мальчик примерял костыли и ковылял по сараю. Старуха сняла с керосинки большой жестяной кипящий чайник и понесла его на стол.
Глаша поняла наконец, что это нищие, которые стоят у церкви и выпрашивают подаяние. И как ловко они приспосабливаются к своим ролям! Мальчишка так перебирает костылями, будто всю жизнь ходил на костылях, Катерина, словно настоящего ребенка, убаюкивает свою деревянную куклу, и «старик» весь согнулся в три погибели, кряхтит, стонет, как будто ужасные болезни сидят в нем и грызут его тщедушное тело.