Объявление командующего японской эскадрой.
Граждане.
Я, командующий японской эскадрой, питаю глубокое сочувствие настоящему положению России и желаю немедленного искоренения междоусобиц и блестящего осуществления революции.
— Видали, как завернуто? — усмехнулся Петр. — Японский адмирал, значит, с нами, за революцию.
Бережнов из-под очков поглядел на Петра и продолжал читать — медленно, напирая на «о»:
Однако, глубоко встревожась и увидя, что в городе не наблюдается порядка, я не мог не беспокоиться о жизни и имуществе проживающих в городе подданных Японской империи.
— Ого! — сказал Косорот. — Читай, читай дальше.
К сожалению, ныне в городе произошли среди бела дня неожиданное убийство и ранение трех японцев...
— Сами же и ухлопали, — поднял глаза из-под очков Бережнов.
...что заставило меня принять на свою ответственность защиту жизни и имущества подданных Японской империи, и, следовательно, я принужден высадить десант с вверенной мне эскадры и принять меры.
— Ясно! — сказал Гаврилов. — Все?
— Нет, не все. Тут еще приписка:
Еще раз заявляю, что горячо питаю глубокую дружбу и сочувствие к русским властям и к русскому народу и у меня нет иной мысли и желаю, чтобы русский народ ни о чем не беспокоился и, как обыкновенно, занимался своими делами.
Командующий японскою эскадрою контр-адмирал
Бережнов аккуратно сложил японскую листовку в убрал в карман.
— Дружбу питает! — хлопнул Косорот кулаком по столу так, что задребезжала посуда.
— Сочувствует! — сказал Петр. — С белой гвардией спелся — с Калмыковым. Наш Приамурск хочет занять. Дружбу! Питает!
— Не только наш город хочет занять, — спокойно сказал Бережнов. — Все Приморье занять хотят, весь Амур. Нагонят желтых мундиров, заполнят весь край. Край-то богатый, богатств в нем видимо-невидимо, вот и зарятся: а не сумеем ли оторвать кусок у Советской России?
— А я сегодня солдата в желтом мундире видел, — вдруг выпалил Павка.
— Ну что, дурак, брешешь? — сердито оборвал его Петр.
— Ничего не брешу... — тихо сказал Павка.
Все засмеялись, только Бережнов спросил:
— Где видал?
— На острове, в шалаше, — ответил Павка.
— Да ну его, не слушай, Никита Сергеич, — сказал Петр. — Начитался своих пиратов, померещилось. Он такого бывает напридумает, что уши вянут.
— А ведь очень может быть, — сказал Бережнов, — что они подойдут неслышно, окружат и...
— Никита Сергеич, милый, — сказал Гаврилов. — Тут, можно сказать, вроде именины, а ты японцами пугаешь.
— Расшибем! — крикнул вдруг Косорот, вставая из-за стола.. — Пусть только сунутся!
— Ясно, расшибем! — крикнул Петр.
— Погоним до самого Японского моря! — закричал Митроша, сигнальщик с «Грозы», сидевший против Остапа.
— Ну чего вы раньше времени раскричались? — сказала вдруг Варя. — А ты чего встал? — спросила она Косорота. — Выпили бы, закусили бы...
Косорот снова сел. Петр положил Павке на тарелку толстый розовый кусок кеты. Никита Сергеич хитро улыбнулся, поправил рукой очки и сказал:
— А ну тогда, молодые, горько!
Все захлопали в ладоши и засмеялись. А Варя покраснела и сказала:
— Да ну вас, не надо...
«Ну, чего тут особенного? — подумал Павка. — Взяла да и чмокнула. Удивительно!»
Илюша и Варя встали, и Варя подставила мужу щеку.
Илья, вытянув губы бантиком, слегка приложился к щеке.
«Давно бы так», подумал Павка, отправляя в рот кусок розовой рыбы.
Павка презирал поцелуи, он никогда и не знал их. Мать его умерла давно, на Волге, от сыпного тифа, он ее еле помнил. Сестер у него никогда не было, а Петр был не таков, чтобы заниматься нежностями. Павка видел, что девчонки, встречаясь, непременно целуются. Девчонкам он это прощал, но когда взрослые люди занимались подобными глупостями, Павке становилось смешно.
Митроша вдруг поднялся из-за стола и сказал:
— Я вам сейчас гостя приведу.
Он вышел на улицу и вскоре вернулся с большим лохматым медведем. Мишка стал на пороге и начал кланяться налево и направо. Тут Павка понял, что собака, лежавшая под крыльцом, была вовсе не собака, а медведь.
— Мишка! Мишка! — закричали все. — Покажи, как Митроша на гулянку идет...
Митроша выучил корабельного медведя самым занятным штукам. По воскресеньям он сходил на берег вместе со своим четвероногим другом, и медведь все время ходил на задних ногах, совал лохматую лапу под руку Митроше и преумильно склонял треугольную шерстяную голову к нему на плечо. Их сразу же окружали и взрослые и ребята, и медведь начинал показывать, как матрос идет на парад, отдает честь начальству, пьет водку, идет в лазарет лечиться. Дойдя до этого номера представления, медведь начинал охать и хвататься за бок.