И совсем не удивительно, что в наших сказках так много сюжетов, общих для мирового сказочного фольклора. Их рождал древний родовой строй первобытных охотников. Поразительна схожесть сюжетов древних сказок. Одинокий младенец, герой-беглец Азмун, неведомо откуда плывет в страну народа нанай. Так же плывет на своем плоту якутский Эр-Соготох; или Саргон, царь Аккада, или библейский младенец Моисей, которого дочь фараона находит в корзинке в нильских камышах. Даже скиталец Одиссей, выброшенный морем на берег Итаки, — и тот у Гомера повторяет путь беглеца, изгнанника.
Мы знаем, в чем причина такого сходства судьбы мифических героев: речь шла когда-то не о царях, а о «культурных героях» — предках и родоначальниках. Старцы рода, первые его историки, отвечая на вопрос молодых, — откуда появился наш первопредок, — говорили: он приплыл с верховьев реки…
Еще удивительнее рассказ о морском хозяине Тайрнадзе. Он и впрямь похож на морского царя, у которого побывал Садко на Ильмень-озере. Так же богат, и так же прост, и так же бурно пляшет, поднимая штормы на море, под музыку нашего героя.
Конечно, народное творчество дальневосточных племен — всего лишь ручеек, впадающий в море мирового фольклора. Ручеек небольшой, но кристально чистый и свежий, наполненный отзвуками своеобразной жизни. И было бы величайшей ошибкой сводить содержание нашего фольклора к общим стереотипам. Каждая этническая группа вкладывала в них, в эти стандартные сказочные формулы, свое собственное, конкретное содержание. Рождало свою многоцветную калейдоскопическую картину, свой локальный колорит. Так было и на Амуре. Взять, например, магических сказочных «помощников» — гребешок, иглу, и наперсток. Они по-своему, а не так, как в славянской сказке о Бабе-Яге, спасают детей от грозящей им гибели. И сами враждебные силы не те, что в русской сказке, — вовсе не Баба-Яга в ее деревянной ступе. Игла зашивает глаза чудовищному змею. Наперсток затыкает горло такой же страшной ящерице. Гребешок становится поперек горла хранителю дороги к хозяину зверей — грозному тигру.
Сказка, миф, предания — вся сила художественного слова и фантазии призваны не просто развлекать человека и наполнять его сердце радостью. Они несут воспитательную, морально-этическую службу. Разумеется, тому обществу, которое их создало, — родовой общине.
Писатель-дальневосточник Дмитрий Нагишкин, автор «Амурских сказок», в совершенстве постиг устное творчество народов Дальнего Востока. Широко пользуясь его сюжетами и языком, он создал оригинальные художественные произведения, получившие большое признание читателей не только в нашей стране, но и за рубежом. Сказки Нагишкина переводились на польский, румынский, немецкий и другие языки. В его сказках контрастно, почти как у Шекспира или Шиллера, в живых конкретных образах противостоят друг другу добро и зло. Зло — это те, кто нарушает вековечный закон тайги: поделись куском с голодным, слабому помоги, сироте дай приют у своего очага! Уважай горного человека — медведя, окажи ему установленные обычаем почести при погребении. И не лей в огонь воду, не тыкай ножом в костер — ведь он живой! Он — твой покровитель и покровитель твоих отцов, дедов и прадедов!
Как натянутая тетива лука, напряжен в борьбе за жизнь коллектив первобытной общины. И потому нет в нем места лентяям и лентяйкам. Неотвратимо наказание таких людей. Изгнанные из рода, они превращаются в птиц. Капризная и ленивая Ладо с ее жестоким сердцем превращается в лебедя; такая же ленивая Айога — в гуся. Такого позорного качества, как лень, стыдятся не только люди или звери, но даже вещи — нож, острога, огниво — помощники бедняка Монокто.
Нет места в родовой общине и трусам — с «заячьим сердцем», ничто не может сравниться с горем охотника, у которого в груди оказалось такое жалкое трусливое сердце. Только пройдя через семь страхов, через семь испытаний мужества, Индига может обрести свое утерянное мужество и сердце.
Достается и хвастунам — больше всего в образе зайца, который и «окосел»-то в наказание за хвастовство.
Всего же сильнее осуждаются эгоизм и жадность. Так, о жадном богаче говорят сказители: рука у него легкая, когда берет, тяжелая, когда отдает.
И, пожалуй, еще ярче говорит о жадности пословица — «Горшок бездна — что ни брось, в нем все равно пусто». Жадному — все мало. Эти «вечные» человеческие свойства выступают с определенной социальной характеристикой, как свойственные не просто плохому человеку, а классу. Речь идет о купце «никане» — китайце или маньчжуре, о жирном, как паук, паразите. О маньчжуре Ляне, которого так и зовут в народе «человек-брюхо». Это они, китаец Ли-Фу и маньчжур Лян, живут не трудясь. А в их амбарах оседают драгоценные меха и все, что имеют простодушные охотники. Это они — воплощение вероломства, обмана. Они — сама жадность, бессовестно эксплуатирующая доверчивость и патриархальную честность людей тайги. И, как избавителя от гнева купцов, от их нещадной кабалы, в сказке встречают лесные люди русских людей, что было и на самом деле во времена Невельского.