— Ага, — выдыхает Колька.
Трава не тяжела, они ж такие мешки да контейнеры ворочают, а сноровка совсем другая, без сноровки пушинку подцепить — так потом умоешься.
— Всё, мужики, — Миняй рукавом рубахи вытер лицо. — Айда полудновать. В полдень косить, только косу тупить.
Устало волоча ноги, добрели до кустов, где булькал на костре котелок, свалили грабли с косами и сами повалились на землю.
— Уфф! — Андрей потряс головой. — Поспело уже?
— Успеешь, — Эркин, щурясь от пара, заглянул в котелок и стал поправлять огонь.
— Кулеш на вечер, — согласился Миняй. — Сейчас охолонем чуть и тюрю заведём. Мороз, ты квас куда поставил?
— Под курткой, — Эркин встал и потянулся, сцепив руки на затылке. Андрей, айда, умоемся.
Андрей со вздохом перевернулся на живот, отжался на кулаках и встал.
— Не шевелится только мёртвый. Айда. Кольк, берём Миняя и пошли.
— Я т-те возьму, — рыкнул Миняй, но к ручью пошёл.
И, хоть ворчал, что мужики уже, а как мальцы, дети малые, но и поплескался и повозился со всеми. Особо не выкупаешься: воды по колено, и как лёг — так запрудил, но даже просто смыть пот и охладить лицо — уже хорошо. Мокрые, на ходу обсыхая под палящим солнцем, они поднялись к кустам и сели полудновать.
— А ты чего это тюрей назвал? — Андрей облизал ложку. — Это же окрошка.
— Хрен как ни назови малиной не станет, — заржал Колька. — Лопай, что дают, и не спрашивай.
Миняй хмыкнул.
— Оно-то так и не так. Тюря по-взаправдашнему, это хлеб с водой и луком, да посолить ещё, а окрошка, она на квасе, да с овощами, но на покосе тюря положена.
— Тюря так тюря, — покладисто согласился Андрей, подливая себе квасу. — Ох и хорош квасок, никогда такого не пил.
— С устали да голоду, всё сладко, — усмехнулся Миняй.
Солнце прямо над головой, ветер стих, душно пахнет вянущей травой, а это что?
— Перепёлка детей скликает, — Миняй заметил, что Эркин прислушивается к птичьему посвистыванию из травы. — Неужто не слыхал?
— Слыхал, — улыбнулся Эркин, — но не знал.
— Чудно, — Миняй удивлённо покачал головой, — Ты ж… — и оборвал, не закончив фразу.
Эркин не ответил. Неважно, что подумал Миняй, что он индеец, или что был скотником, пастухом и должен был бы это знать, а вот… но что есть, то есть, да он слышал, ещё там в Алабаме, и видел, и птиц, и следы звериные, и жуков всяких, и бабочек, и травы разной насмотрелся и даже напробовался, но не надзирателей же спрашивать, а рабы и сами не знают, и не до того им. Чего сожрать нельзя, о том и речи нет.
Тени было не так уж много. Голову ещё спрячешь, а остальное… уж как получится. Совсем издали протяжное, слов не разобрать, пение. Миняй кряхтит, зевает и крестит рот, мерно дышит мгновенно заснувший Колька, ну да, он-то крутится побольше их, и работа, и хозяйство — всё на нём. И Андрей засопел. Эркин вытянулся, привычно закинув руки за голову, закрыл глаза. Рубашку он, как и остальные, просто подстелил себе под спину, чтоб не наколоться случаем…
…Солнце нал самой головой, два взмаха и опять поправляй косу. Прогон прошли и бегом к граблям, перевернуть подсохшее, и опять к косам.
— Чище коси! Опять оставил!
Плеть без щелчка ложится на тело, Зибо глухо вскрикивает от боли. Сволочь Грегори, ну, чего цепляется, трава уже совсем под косу не ложится, да и он следом идёт, прихватил бы этот пучок. По спине Зибо медленно ползёт вниз красная струйка. Сволочь надзирательская, сейчас мухи налетят, они на кровь падкие, а ни отмахнуться, ни прикрыться…
…Эркин вздохнул, не открывая глаз. Хоть и спрятал голову в тень, а солнце всё равно просвечивает…
…И в самую жару Грегори не дал им отдохнуть, погнал на дойку, на пастбище. Так ломило всё тело, что даже есть не хотелось. Они с Зибо ходят от коровы к корове с подойниками, надоенное относят к тележке, выливают в бидоны и снова к следующей корове. У тележки сидит на корточках Губач, голодными глазами провожает каждое ведро. Но Грегори рядом, стоит и плетью пощёлкивает, и встал, сволочь белая, так, что всех сразу видит, не отхлебнёшь.
— Управились, навозники! — Грегори оглушительно свистит в два пальца. — Давай, Пит!
К ним подъезжает верховой надзиратель.
— Готово, Грегори?
— Гони.
Надзиратели ещё о чём-то болтают и ржут, но он уже не слушает. Попить бы. Есть уже не хочется, хоть бы рот сполоснуть.
— Пошли! — щелчок плети.
Губач ведёт лошадь с молочной повозкой, рядом едет пит, а им… новый щелчок указывает дорогу…
Эркин рывком сел, потёр ладонями лицо. И чего эта дрянь в голову лезет?! Размяться бы сейчас, ну, хоть потянуться как следует. Он встал и спустился к ручью, плеснул в лицо и на плечи воды, прополоскал рот. Ну вот, теперь потянуться — и порядок. Эркин, проверяя себя, оглянулся… нет, спят. Он быстро снял джинсы, оставшись в трусах, и стал разминаться, растягивая суставы. Что его увидят, он особо не беспокоился. Миняй и Колька его… гимнастику уже видели, он ведь после каждой смены в бытовке немного тянется, а от Андрея у него тайн нет. Да, теперь нет.