Мне это было очень больно слышать и читать по простой причине: я мечтал о работе психиатра и готовил себя к ней с первого курса мединститута. Конечно, это диктовалось еще очень дилетантским, романтическим отношением к психиатрии, поскольку я общался не с “гноем” психиатрической службы, а с её сливками – кафедрой, видными учеными, педагогами, интеллигентами. Дело в том, что мой студенческий друг являлся сыном профессора-психиатра. Он-то и затащил меня на данную кафедру, и – верите ли? – я сразу понял, что это – моё. Поскольку соматическая (телесная – А. З.) медицина у меня не вызывала такого интереса. А душа человеческая представлялась самой увлекательной загадкой. Тут еще и кое-какие литературные надежды и планы, очевидно, сказались…
Потом, помню, когда я уже стоял на подступах к диплому и следовало определяться всерьёз, ко мне подошел один очень милый старичок, доцент упомянутой кафедры, хорошо знавший моего отца, тихо отозвал меня в сторону и, глядя сквозь большие очки, спросил: “Слава, вы что, вправду собираетесь стать психиатром?” Я, естественно, сказал: “Да, конечно”. А он: “Слушайте, зачем вам это надо? У вашего папы такая хорошая профессия – патофизиология, наука, кролики, крыски, мышки…”. “Вот это – нормально, – убеждал меня корифей. – Ну зачем вам психиатрия?” “Что вы! – запротестовал я. – Психика – это так интересно, это такое интеллектуальное занятие!” А он, мудрый старый еврей, посмотрел на меня и сказал: “Да?.. Это вы видите здесь, на кафедре, вращаясь среди наших сотрудников. Да, эти люди такие. Но когда после окончания института вас занесет в больницу, доведется узреть и другое. И тогда вы поймете…”.
Через несколько месяцев мне вспомнились его слова. Закончив институт, я с трудом прорвался в психиатрию. Меня туда не пускали, так как я закончил педиатрический факультет и должен был ехать по направлению в какую-нибудь участковую больницу. Что ж, я действительно поехал в Житомирскую область, где, правда, сделал всё для того, чтобы стать психиатром. Пошел в интернатуру по детской психиатрии. Стал работать в соответствующей больнице, причем, это была отнюдь не худшая лечебница на Украине. Тем не менее, через несколько месяцев я хорошо прозрел и убедился в правоте старичка-психиатра…
К тому времени у меня уже сложилась дружба с Леонидом Плющом, изгнанным отовсюду за участие в группе демократического движения вместе с Петром Якиром и другими. Это маленькое сообщество сложилось задолго до появления нашумевшей хельсинкской группы? Та возникла позднее, во времена моей отсидки. А ГДД была самой первой попыткой что-то вымолвить. Никто из ее членов не скрывался, адреса их были известны. Одним из лидеров группы считался Петр Якир. Хотя нельзя сказать, что он обладал какой-то особой харизмой. Все там являлись личностями. Но это – люди не моего, а более старшего поколения. Я же в ту пору работал юным врачом-интерном. И как-то однажды, находясь на квартире у Плюща, задал ему вопрос: “Леня, ну вот скажи мне: в СССР, наверное, имеется 20-30 тысяч психиатров. И что, ни один из них никогда не протестовал против страшных злоупотреблений психиатрией?”
На дворе стоял 70-й год. И Леня ответил мне… Нет, это был ответ не циничного, а очень уставшего человека, у которого романтика осталась далеко-далеко позади: “Конечно, нет. Ни один. Никогда. И никто не выступит”. “Почему?” — удивился я. “Да потому что все боятся” — обреченно вздохнул Плющ. И продолжил, что, по его сведениям, академик Сахаров периодически консультируется по таким поводам с какими-то неизвестными московскими психиатрами, но ни о каких заявлениях и письмах протеста речи быть не может.
Ну, мне стало очень горько и обидно, и я решил, что если никто, значит – я. Это было, конечно, очень несерьезное, романтическое движение души, а не решение. Потому что на самом деле я не отдавал себе отчета не только об опасности, но и о сложности такой задачи. Советоваться было не с кем. Ну к кому из коллег-психиатров я мог прийти с такой безумной идеей? Тут же сдали бы или в лучшем случае перестали пускать на порог. Оставалось рассчитывать лишь на собственные слабые силы. При этом я понимал, что должен располагать фактами, документами, информацией, а не просто кричать: “Все диссиденты психически здоровы!” Единственная же серьезная информация, попавшаяся мне тогда, относилась к генералу Петру Григоренко, к тому времени уже второй раз заключенному в психиатрическую больницу.