2
Сумасшедшая просьба. Заветная папка. Адвокат Софья Калистратова. Мой первый опыт судебно-психиатрической экспертизы. Столпы тоталитарной психиатрии Д. Лунц и А. Снежневский. Переписка. В поисках консультанта. Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна.
Напомню, кто такой Григоренко. Это был бунтующий советский генерал-фронтовик, которого на склоне лет вдруг “стошнило” от тотальной лжи и он решил не молчать, а говорить правду о том, что творится в стране, в частности первым вступился за права крымских татар. И его, ничтоже сумняшеся, быстренько объявили умалишенным.
Я попросил Леню Плюща обратиться в Москву к семье генерала с просьбой каким-нибудь образом передать мне связанные с его делом материалы, рукописи, а еще лучше – кому-нибудь из них, либо жене, либо сыновьям, приехать в Киев, чтобы я мог собрать, говоря медицинским языком, полный анамнез. Ведь у меня сложилась внутренняя человеческая установка, что Григоренко здоров, но доказать это на пальцах я, естественно, не мог. Тем более, что он уже дважды помещался в “психушки”: первый раз в 63 г., в Ленинграде, где его “лечили” от крамольных и несвоевременных мыслей целый год, а второй – в Черняховской спецбольнице Калининградской области.
Так вот, я передал свою просьбу. Ответа не последовало. Прошло с полгода, и я вновь обратился к семье Григоренко через Леню Плюща. И тогда приехал сын генерала Андрей вместе с женой. Молодой человек, примерно моего возраста, он прибыл, как мне показалось, чтобы посмотреть на сумасшедшего доктора, донимающего семью такими странными просьбами. Тем не менее, Андрей привез с собой совершенно удивительный документ, без которого я, наверное, ничего бы не сделал. У Григоренко была адвокат – Софья Васильевна Калистратова, с которой мне довелось познакомиться лишь во времена перестройки. Увы, ее уже нет в живых, но нам хоть удалось снять фильм об этой мужественной женщине. Она, защищая Григоренко (сами понимаете, ну как можно было защищать его в советском суде? – да никак!), – сделала интуитивное движение честного человека: рискуя головой переписала собственноручно все медицинские документы из следственного дела генерала – и первого, и второго периодов посадки. И когда я увидел эту рукопись, то понял, что тут у меня есть шанс. Но мужество Софьи Васильевны и ее прямо-таки непонятная храбрость состояли еще в том, что она на самом деле не знала, кому передает эти документы. На моем месте мог оказаться дурак, провокатор – кто угодно. То есть, я думаю, что если бы КГБ стало известно, что Калистратова не только переписала, вынесла, утаила эти документы, но еще и передала их для медицинской экспертизы, то свои 7 лет она получила бы сразу, несмотря на возраст и адвокатскую славу.
К счастью, мне хватило ума… Нет, вру, – как раз-таки его мне не хватило: все мои друзья знали, за что я взялся. Но, по-видимому, Комитет Госбезопасности на самом деле работал так же плохо, как и легкая промышленность и всё остальное. Уже потом, попав в зону, я убедился, что государство им зря платило деньги. По-видимому, это проблема любой организации, которая тотально следит за населением. Если бы они следили за тем, за кем нужно, а не занимались тотальным сыском, то КПД “конторы глубокого бурения” был бы гораздо выше. А так… Ну, не знаю, – это уже другая сторона должна была бы объяснить, почему я столь долго находился вне их поля зрения.
Экспертиза заняла у меня целый год. Почему? Для меня, молодого психиатра Житомирской больницы, это оказалось непростым делом. Пришлось основательно проштудировать труды по судебной психиатрии – специфической области, лежащей на грани права и классической психопатологии. Перечитать массу книг. А советоваться, к сожалению, было не с кем. Но как-то так вот, говоря по сленгу, “свезло”: попадались именно те источники, что требовались для выполнения поставленной задачи. Например, докторская диссертация профессора психиатрии Даниила Романовича Лунца, который ставил диагнозы всем диссидентам в 4-м отделении Института им. Сербского. Ну, совершенно отъявленный мерзавец, мудрый, хитрый. Много мне потом Володя Буковский рассказывал о нем. Он экспертировал Буковского – и достаточно цинично. И вот оказалась в моих руках его диссертация, изданная в виде монографии. С точки зрения темы (проблема вменяемости в советской психиатрии) сей труд меня мало интересовал, но это был язык судебной психиатрии, и более того – язык врага, потому что я знал, кто такой Лунц и какую роль он играл в судьбах ряда диссидентов. Как известно, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Вот и фамилия Лунц часто звучала по зарубежным “голосам”.