— Что? — отрывисто спросил Синицын.
— Она под наблюдением охранного отделения. Я знаю это из верных источников. Она принадлежит к опасной фракции анархистов… Ее могут арестовать.
Синицын был поражен. Он сам называл свою дочь революционеркой, но, откровенно говоря, был убежден, что это все наносное, жертва моде, и у Анны природный здравый смысл не допустит ее впасть в ошибку.
— Анна — анархистка?
— Увы! — вздохнул граф. — Кто не делает ошибок в молодости!
Синицын был спокоен, но в нем поднималось холодное и жесткое чувство против дочери.
Аня была дома вечером, когда в комнату вошел отец.
Он никогда почти не заходил к ней: холодное отношение к домашним было отличительной чертой Синицына; с дочерью он был всегда далек.
Аня читала книгу и удивленно взглянула на отца.
Тот подвинул стул и сел.
— Я должен с тобой поговорить, — сказал он. — Про тебя идут дурные слухи.
— Дурные слухи… Про меня? — покраснела Аня.
— В один прекрасный день тебя могут арестовать. Согласись, что это не доставит особенного удовольствия ни мне, ни матери.
Аня молчала.
— Я не вмешивался до сих пор в твои убеждения, надеясь на твой здравый смысл. Но оказывается, что я слишком понадеялся. Ты скомпрометировала себя, связавшись с этими анархистами. Я не понимаю, чего тебе нужно? — продолжал он, с недоумением разводя руками. — У тебя прекрасная комната, электричество, все нужное и пятьдесят рублей в месяц на карманные расходы! Ты не подумала, что можешь лишиться всего этого?
— Да… я не думала, — вся пунцовая, ответила Аня.
— Именно, ты можешь лишиться. В первый раз я пользуюсь правом отца и запрещаю тебе всякую политику!
— Это насилие! — вырвалось у Ани.
— Что?! — нахмуря брови, произнес Синицын.
— Я не согласна. Я уеду от вас! — твердо произнесла Аня.
Глаза их встретились, но Аня не опустила своих.
«Решительный шаг! Свобода!» — проносились в ее голове обрывки мыслей.
Синицын пожал плечами, встал и вышел.
«Одумается», — решил он. Он все еще надеялся на «здравый смысл» Ани.
Через полчаса в квартире Александра Васильевича затрещал телефон. Цветков сразу узнал голос Ани.
— Меня выгнали из дома. Полный разрыв, — говорила она. — Отец уехал, а мама плачет и заперлась. Впрочем, может быть, теперь и не плачет. Можно мне со всем моим скарбом приехать пока к вам, а потом мы вместе пойдем искать мне комнату?
— Располагайте мной и моей квартирой, как вам угодно! — ответил он. — Жду!
И поймал себя на том, что беда Ани лично для него — счастливое происшествие.
VI
Среди «настроений»
На другой день Аня жила уже на «собственной» квартире. Это была маленькая комната в одно окно, в которой едва устанавливались комод, кровать, стол и три стула. Александр Васильевич пришел в ужас от этой комнаты, но Аня настояла на том, чтобы ее нанять. Комната по существующим ценам стоила недорого, всего двадцать рублей, хотя была в восьмом этаже. Впрочем, подъемная машина заставляла не замечать этой вышины.
Зато из окна открывался великолепный вид на Москву во всем ее смешении современности с остатками старины и башнями Кремля, точно часовыми вокруг старинных соборов и дворца императора.
Рядом с комнатой Ани жил другой квартирант, пожилой человек, который открыл дверь и с любопытством смотрел на новые лица.
— Это наш Максим Максимович, — назвала его хозяйка квартиры. — Он немного нездоров, но это чудеснейшая личность.
Она тихонько показала Александру Васильевичу на лоб. И когда они втроем стояли у окна, любуясь видом Москвы, Максим Максимович тихонько вошел в комнату и представился, пожав руки Ане и Цветкову.
— Отставной капитан Лапшин… Болен родиной…
Александр Васильевич только теперь рассмотрел его лицо, желтое, изможденное, с лихорадочно блестящими глазами.
— Нанимаете комнату у Дарьи Яковлевны? — спросил Лапшин. — Отлично. Будем жить по соседству. Вместе ждать общей гибели…
— Да будет вам, Максим Максимович, — шутливо заметила ему хозяйка, — с вашей-то гибелью!
— Все погибнем, Дарья Яковлевна, все! Не на кого опереться родине! — торжественно заговорил сумасшедший. — Нет у нас ни одного класса, ни одного сословия с потребностью созидать, а не разрушать! Народ… он испорчен снизу и доверху! Мы — вырождающаяся нация! Что у нас? Одни стихийные взрывы! И будет общий стихийный взрыв, и все погибнет. Все! Конец мира!
Он протянул вверх руку, и эта рука тряслась, а на глазах показались крупные слезы.