— Ты отметила весомые моменты, — сказал Оскар, поправляя свой кроваво-красный галстук. Сегодня он сочетался с моими волосами, но я не знаю, было ли это сделано специально или нет. — Те, что мы уже обсуждали, и неоднократно. Думаешь, я не думал обо всем этом?
Я поджала губы.
Я знала, каков был план. Офелия должна умереть. Это очевидно для всех, даже для меня. Об этом даже не надо говорит вслух. Но на самом ли деле это лучший способ убить ее?
Обещание Виктора получить аннуляцию брака не внушало мне чувство безопасности.
Ничто не поможет, кроме смерти этой женщины.
— Надеюсь, я буду убийцей на сегодняшней вечеринке, — сказала я, подумав о Кали.
Я посмотрела на Оскара, но он не взглянул в ответ. Вместо этого, он поправлял свой галстук, потому что ему казалось, что он, блять, немного кривой. Его длинные, татуированные пальцы дразнили шелковую ткань чертовски преступным образом.
Я ушла от Оскара и направилась к двери в спальню мальчиков, которую специально закрыла за собой, когда вошла, ища его. Мы дважды занимались сексом с вечера танцев. Групповуха, а после нее я проснулась, и он был позади меня. Но вот в чем дело. Я чувствовала, что внутри Оскара таится очень много всего, ждущие своего часа быть выпущенным наружу. Я хрустнула костяшками, и он наконец повернулся и взглянул на меня.
— Чего ты хочешь? — спросил он, и я нахмурилась.
Тяжело.
— Чтобы ты перестал быть ублюдком. Почему притворяешься, что все еще можешь вести себя отчужденно и незаинтересованно, когда все, чего ты хочешь, — это связать меня и вытрахать из меня все дерьмо?
Оскар встал со своего кресла и резко направился ко мне, прислонившись предплечьями к дверной раме, положив их по обе стороны от меня. Дверь позади меня была закрыта, но я не была загнана в ловушку. Я могла потянуться за ручкой, если бы на самом деле хотела. Конечно же, я не хотела. Я не боялась Оскара Монтока, и он это знал.
— Ты же не собираешься попросить меня об этом? — спросил он, и я не была уверена имел ли он в виду момент с девственностью или комментарий про серийного убийцу, который он отпустил. — Разве тебе не хочется узнать?
— Либо ты расскажешь мне, либо нет, — резко ответила я, но я очень, очень, очень хотела бы, чтобы он рассказал мне о себе. О его семье, его отце, его девственности, о чем угодно. — Хочешь, чтобы я рассказала тебе об ужасных вещах взамен, чтобы тебе стало лучше? Должна ли я рассказать о том, как разозлилась на Пенелопу, за то что она всю ночь билась головой об изголовье кровати и не давала мне спать? Как она плакала, плакала и плакала, пока я вела себя как полная сука? — зная теперь то, что знала, я понимала, что с ней происходило, и от этого мне становилось плохо.
От этих воспоминаний мне хотелось умереть.
Оскар нахмурился сильнее, словно знал, что я только что выдала ему нечто особенное. Если он отвергнет меня сейчас, то может никогда не рассказывать мне о своих чувствах, потому что я всегда знала, что он — хороший лжец, настолько, что может врать самому себе.
— Мне жаль, что я не хорош в этом, Бернадетт, — в его голосе было что-то грустное, какая-то глубокая и бесконечная меланхолия, такое ощущение словно я смотрела в глубины океана. — Уязвимость оставляет человека восприимчивым к бесконечной боли.
Его татуированные пальцы легли мне на лицо в поглаживающем щеку движении и оставили тяжесть в груди, из-за которой мне хотелось плакать. Он трагичен, не так ли? Оскар Монток.
— Бесконечной боли и бесконечной любви, — прошептала я, это звучало довольно-таки безвкусно, что можно было напечатать на кружках Сары Янг.
Хотя, это предложение было правдой. Моя рука поднялась, чтобы коснуться груди Оскара, прямо поверх кроваво-красного галстука. Он слегка дернулся, но позволил мне коснуться его.
— Ты знала о том, что мой отец убил мою мать и моих братьев и сестер? — спросил он, беря мою руку в свою. Внезапно комментарий про серийного убийцу чертовским возымел смысл. — Он пытался убить и меня, но, полагаю, от меня не так-то и просто избавиться, — длинные пальцы сжали мои, они были теплыми и, боже, такими человечными. На самом деле он не такой демонический, каким себя считает. — Знаешь, как он это сделал? — продолжал он, а я, из страха, что он никогда больше не заговорит со мной, не смела перебивать. — Он пытался задушить меня. А теперь это стало моим фетишем. Насколько это извращенно?