Приказал запрягать Черта в легкие санки, теперь нет смысла прятать приметного коня. Посольство догнал на подъезде к Столбово. Передал Черта в руки конюхов, специально ездившим вместе с кучерами для присмотра за лошадьми, и прошел в шатер для переговоров. Мезецкой подмигнул и спросил:
— К лекарю бегал?
Михаил кивнул.
— Я только хотел тебе сказать, что для двойни это нормально. У меня жена третий раз двойню приносит. Уже спать с ней боюсь. Четыре парня и две девки. Род небогатый, как пристраивать буду?
— Пришли жену к моей Анне, когда вернешься. Ей бабушка рецепт давала, травок секретных, бабьих. Она мне не говорит, но я-то знаю, что она детей рожает, не когда Бог пошлет, а когда сама захочет. Запомнил, как бабушка ее поила, как только поженились, и неясно было, как мои родители к этому отнесутся.
— Пришлю, спасибо! Давай слушать, что опять шведы вещать будут!
Якоб Делагарди хмуро бродил по временному городку шведского посольства. Опять несколько часов говорильни. Никак упрямые русские не соглашаются отдать так приглянувшуюся ему Ладогу. Да, город северный, даже севернее Ревеля, где отец купил дом, после побега из Франции. Но какой привлекательный! Он все переживал о потерях земельных угодий и родового замка во Франции. А тут целая крепость! Их Гарди раз в пять, нет, в десять меньше! И ценна не землями. Виноград даже в Ревеле расти не будет, ценен торговыми путями. А если вся, нет, почти вся торговля с Европой у России через Швецию пойдет, русские на это уже согласились, отдав все приневье, то перспективы такие! Хотя нет, не вся, к сожалению! Север с Архангельском остался за англичанами. Недаром Джон Меррик надрывается, мир помогает заключать! Его Московская компания самые вкусные куски отхватила. Меха, мед, воск, и коноплю. Но торговать могут только четыре-пять месяцев в году. Потом замерзает море. Вот тут мы с ними договор и заключим, пусть в Ладоге свою контору открывают, нам, то есть мне, пошлину платят! Не хотят англичане, вот и крутятся! Да и для русских этот городок чем-то важен. Что-то давнее, с первыми правителями Руси связанное. Но первый-то вроде швед был, то есть варяг, норманн. Но Норвегия все равно под Швецией, так что швед!
Позвали на переговоры. Проходя в шатер заметил коня. Знакомый конь. Только не под седлом, а запряжен в легкие санки. Подошел, спросил, чей? Толмач, шедший рядом с ним, обратился к конюху, обтиравшему жеребца. Оказалось, принадлежит русскому, младшему сыну знатного и родовитого князя Муромского, Михаилу. Интересно. Хотя, Густав-Адольф рассказывал, что слуга погибшего хозяина жив остался, мог жеребца и продать. Особенно, если решил на родину с помощью Московской компании вернуться, там у виконта вроде депозит был. Тогда через Москву поехал, там жеребца и продал. Но на нынешнего его хозяина следовало бы взглянуть попристальнее! Попросил личного переводчика узнать, кто из гостей молодой Муромский.
Переводчик не подвел. О чем-то пошептался со слугами, готовящими помещение, потом подошел к нему и прошептал:
— Рядом с Мезецким, молодой, улыбается.
Якоб, сидящий напротив Мезецкого, присмотрелся. Обычный русский молодой человек. Усы, бородка, по молодости еще небольшая, да и стрижет ее, видно, модничает. Платье русское, широкое, мехами дорогими отделано. Шапка, как у Мезецкого. Князя. Приезжает он в обычной, меховой, потом круглую с мехом надевает, похожа на царскую, но попроще, верх из парчи, не золотой, но богато расшитый, и крестом с каменьями не увенчана. Значит, равные по титулу, в русском обществе шапка играет, пожалуй, даже большую роль, чем венцы и короны в Европе. Но в лице и повадках, жестах, что-то знакомое проглядывает.
— «В перерыве подойду, спрошу по-франкски, прямо. По старому имени назову. Если русский — не поймет, позову переводчика и спрошу насчет коня». — Решил Якоб.