Отношения в письмах постепенно накалялись, и мама, как разумная женщина, поняла, что надо перебираться к мужу в Москву, хотя и не было конкретного места для работы. Но уволиться для мамы было непросто. Вот выдержка из письма, датированного 25 января 1949 года:
18-го утром пошла разговаривать с директором, ну конечно, он ни в какую не отпускает, говорит, что даже и не заикайтесь, потому что я занята в четырех пьесах из пяти идущих в репертуаре. Я сказала ему, что все равно я здесь работать больше не могу и уйду. Но прежде чем подать заявление, мне нужно сходить к юристу и узнать относительно увольнения все законы. Я пошла к юристу и объяснила ему, что по семейным обстоятельствам я должна уйти из театра, а меня не отпускают. Он сказал, что надо подать заявление, и через две недели вы можете быть свободны. По закону не имеют право задерживать. Я написала заявление, где изложила подробно причину моего ухода и подала его директору. Он сказал, что меня все равно не освободят до конца сезона.
Тогда я попросила написать его на копии заявления, что оно принято такого-то числа (так мне сказал юрист, если директор не освободит, то нужно с этой копией идти к прокурору). Директор очень разозлился и написал мне на копии объяснение, которое было больше, чем заявление, в два раза, исписал его и на обратной странице тоже. Я ему сказала, что к двадцатому февраля все равно уеду, как бы он меня ни задерживал. Мнение прокурора его не интересовало, и он стал угрожать мне, что сообщит в горком комсомола (а если уеду в Москву – то в ЦК комсомола), что подрываю работу театра. Но я все равно уеду, так что к двадцатому февраля ждите меня в Москве совсем, только думаю, что здесь мне придется здорово поскандалить. Ну и черт с ним!
Но все обошлось, так как Русский драматический театр в Клайпеде сняли с денежной дотации, существовать без нее театру было очень сложно, и вскоре его расформировали, актеров рассчитали, и мама весной благополучно вернулась в Москву, в объятия своего любимого мужа. Конечно, если разбираться исходя из маминой актерской индивидуальности, она принесла себя в жертву мужу и семье, работая в Театре сатиры. Ведь в Клайпеде она была одной из ведущих актрис, играя роли молодых героинь. Ее даже приглашал в театр Товстоногов (инициалы). Она, конечно, все понимала и шла на это умышленно, видя, как талантлив муж и как быстро растет его карьера.
На этом клайпедский период жизни молодой семьи актера Папанова закончился.
И снова Москва…
Мама вернулась в Москву, и весь 1949 год она пыталась устроиться в театр. На показах она играла отрывок из пьесы Найденова «Дети Ванюшина». Подыгрывал ей однокурсник Юрий Хлопецкий, так же, как и Папанов, актер Театра сатиры. Но все было безуспешно. Правда, Московский областной театр хотел взять актрису Надю Каратаеву, но она сама не пожелала. Работа в областных театрах всегда связана с длительными гастролями и, соответственно, с длительными разлуками. А их и так было достаточно за время работы в Литве.
В тот период родители опять стали жить на Саввинской набережной. Как я уже писала, комната была просторная, но недостаточно удобная для четырех человек. Поэтому бабушка решила перегородить ее стеной и сделать из одной большой квадратной комнаты две маленькие. Эта идея была быстро претворена в жизнь. В результате получились две длинные комнатушки, где и разместилась семья Каратаевых – Папановых. Все жильцы большой коммуналки полюбили папу. Ведь он был артистом и работал в Театре сатиры. В том самом театре, где играл любимец публики тех времен Владимир Яковлевич Хенкин. На кухне жильцы просили: «Толь! Ну расскажи про Хенкина! Как себя ведет в театре, с кем дружит, что играет?» И Папанов рассказывал про знаменитого коллегу – своего кумира. На кухне стояла скамеечка, на которой папа любил посидеть, понаблюдать за людьми, за их привычками и нравами. Все для своей актерской копилки. Например, в квартире проживал некий Тихон Гуков со своей женой и тремя дочерями в одной комнате. Служил Тихон в милиции, и папа очень любил с ним разговаривать. Бывало, придет сосед со службы, покушает и сядет на кухне покурить. Так как он был блюстителем порядка, то считал своим долгом делать всем замечания. У кого керосинка сильно коптит, кто-то плохо убрал за собой, кто-то мусор не вынес… Для каждого жильца у Тихона находилась причина для критики. Как-то папа спросил его: «Что ты, Тихон, все время на кухне сидишь?» – «А что, Толя, делать! Маруська с детьми занимается, а я лучше на кухне посижу». Тогда папа отвечает: «Как что делать? Пошел бы хоть книгу почитал!» (телевизоров тогда еще не было) – «Да чего читать-то? Не люблю я, Толь, чужим умом жить!»