"Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада Мне ничего не предпринимать. Николай".
Рузский и Ставка "в мгновение ока" стали телеграфировать в соответствующие инстанции для возвращения войск ка фронт. Из Ставки Лукомский телеграфирует:
"Вследствие невозможности продвижения эшелонов дальше Луги и Высочайшего соизволения вернуть войска обратно в Двинский район, не отправленные части не грузить, а находящиеся в пути задержать на больших станциях. Дополнительные указания посланы".
Упоминание о Луге — что-то вроде козыря для генералов-изменников. В Луге, дескать, фронтовые части "перешли на сторону народа". Никакого перехода не было, кроме мерзкого поступка Вороновича, бывшего пажа и бывшего офицера Лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка. Это тот самый, который писал в "Новом Русском Слове" сентиментальные статейки о "белочках", "орешках" и "кошечках".
Я не буду долго и подробно останавливаться на этой гнусной истории, скажу только, что Воронович "перешел на сторону народа". В Луге находился он после какой-то контузии при какой-то странной части (Пункт слабосильных лошадей). "Доблестные герои безкровной революции", то есть попросту распоясавшаяся солдатня уже успела убить начальника пункта генерала графа Менгдена и еще двух офицеров. В Луге никакой артиллерии не было, было бутафорское учебное орудие. Так вот Воронович совместно с каким-то временным комитетом (завоевание революции), при подходе поезда с Бородинским полком, шедшим на усмирение в Петроград, инсценировал комедию, что "весь 20-тысячный гарнизон Луги примкнул к революции и всякое сопротивление безполезно". На самом деле там было всего каких-то 1.500 "слабосильных" запасных частей. Обезкураженные бородинцы (первые 2 эшелона) позволили себя обезоружить. Печальнее всего, что в этой истории со стороны "слабосильных" участвовало 3 офицера: Воронович, поручик Гуковский и прапорщик Коночадов.
Можно только сказать по поводу этого, что есть "господа офицеры и есть офицерье". Но ловкие дельцы от революции (напр. Шульгин в своих "Днях") писали о "бунтах" частей, отказавшихся идти на Петроград. Так закончилась посылка войск на столицу с целью усмирения.
Глава XXIII
ГОСУДАРЬ В ПСКОВЕ. РОЛЬ РУЗСКОГО ЕГО ПЕРЕГОВОРЫ С РОДЗЯНКО. РУЗСКИЙ-МАСОН. ИЗМЕНА РУЗСКОГО. РЕШЕНИЕ ОБ ОТРЕЧЕНИИ В ПЕТРОГРАДЕ. ТЕЛЕГРАММА АЛЕКСЕЕВА ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ. ЛУКОМСКИЙ И ДАНИЛОВ. НАСИЛЬСТВЕННОЕ ОТРЕЧЕНИЕ ГОСУДАРЯ. ИЗМЕНА НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. РУСИН.
О прибытии Государя в Псков есть несколько воспоминаний участников и свидетелей этих позорных дней (1 и 2 марта). Я умышленно пользуюсь материалами личных свидетелей того, что происходило, и прибегаю к таким трудам, как книги Мельгунова, Якобия, Солоневича, Спиридовича и др. только тогда, когда у меня нет какого-либо материала, на который ссылается тот или другой автор монографий или статей по данному вопросу.
Но вот что я иногда вижу у авторов воспоминаний. Одни ссылаются на других. И все те, которые во что бы то ни стало, любой ценой, ценой искажений действительности порой, стремятся возвести Алексеева в ранг "мученика", ссылаются на Мельгунова. И только на него. Почему? Потому что все остальные (Ольденбург, Якобий, Спиридович, Солоневич и др.) совершенно ясно указывают на Алексеева как на главного виновника гибели России. И только Мельгунов этого не делает. Почему?
На этот вопрос я отвечу вопросом. Почему Мельгунов в своем труде "Как большевики захватили власть", труде обширном и хорошо документированном, делает вывод, что до захвата власти большевиками жизнь в России уже налаживалась и входила в нормальную колею? Почему в своем также обширном и хорошо документированном труде "Судьба Императора Николая II после отречения" Мельгунов делает вывод, явно противоречащий действительности, что расстрел Царской Семьи произошел не по инициативе Москвы, а местных уральских властей. Я, когда прочел это, стал чуть ли не зубрить наизусть все, что связано с этим ужасным злодеянием, и ничего не нашел, что подтверждало бы тезис Мельгунова. Правда, почему?
При всей своей добросовестности и стремлении пространно описать какой-либо эпизод из описываемых событий, Мельгунов все же остается самим собой. Как и Ольденбург, Якобий, Спиридович, Солоневич и др. Другими словами, при описывании событий применяется тот или другой критерий, которым пользуется исследователь. Мельгунов, конечно, был "февралистом", точно так же, как все остальные, мной упомянутые, убежденными монархистами. В предлагаемой мной исследовательской работе я тоже пользуюсь критерием нравственного начала (о чем я уже говорил несколько раз), а это нравственное начало коренным образом связано с религиозной основой, в то время как такие понятия, как республика, демократия, социализм, коммунизм не только не связаны с религией, но, наоборот, враждебны ей, а коммунизм и социализм являются понятиями, которые по своей атеистической сущности отрицают возможность существования религиозного мировоззрения, считая это "дурманом", "опиумом" и прочими вымыслами, обычными для большевицкого лексикона. Так что ссылка на Мельгунова, как на единственный источник, в моем понятии, не убедительна и одностороння.