«Тогда Рузский окончательно вышел из себя и, подхватив слово "обязанность", чрезвычайно резко высказал Воейкову, что его прямая обязанность заботиться как Дворцовому Коменданту об Особе Государя, а настал момент, когда события таковы, что Государю, может быть, придется "сдаться на милость победителей", если люди, обязанные всю жизнь за Царя положить и своевременно помогать Государю, будут бездействовать, курить сигары и перевешивать картинки. Что еще наговорил при этом Рузский, он не мог себе отдать впоследствии отчета, но помнит, что после слов "милость победителей" Воейков побледнел и они вместе вышли в коридор, а через несколько мгновений Рузский был у Государя».{375}
Почему, Ваше Высокопревосходительство, Воейков должен ‘‘жизнь за Царя положить", а Вы нет? Вы, "лучезарный брат", можете быть только предателем, а вот Воейков, которого и Вы, и Вам подобные "либералы" называли "темной силой" и прочим глупым вздором, был сразу арестован тоже "лучезарным" Керенским и препровожден в Петропавловскую Крепость, а Вы оставались Главнокомандующим Фронтом, пока новый Главковерх Алексеев, не забыв вашу критику его действий в бытность его Главнокомандующим Северо-Западным Фронтом и начальником штаба Государя, не вышиб Вас вон. Впрочем, такая же участь ждала и нового Главковерха. Но об этом еще речь впереди.
У Государя "Рузский стал с жаром доказывать Государю необходимость немедленного образования ответственного перед палатами Министерства. Государь возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения... Основная мысль Государя была, что Он для Себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает Себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, "подав с кабинетом в отставку".
"Я ответственен перед Бором и Россией за все, что случилось и случится, — сказал Государь. — Будут ли Министры ответственны перед Думой и Государственным Советом — безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается Министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность".
Рузский старался доказать Государю, что его мысль ошибочна, что следует принять формулу: "Государь царствует, а правительство управляет."{376}
Сколько благородства, убеждения в своей правоте, чувства ответственности перед Богом за свои поступки; сколько подлинного царственного величия, понимания своего долга, глубочайшей веры в принципы единственно нравственного образа правления — Самодержавия — было высказано Государем!
И каким жалким пошляком казался этот "брат" Рузский со своим убогим убеждением, что Русский Царь должен быть только декорацией, а все эти "лучезарные" проходимцы должны править нашей необъятной Родиной — Российской Империей, которую строили Великие Князья, Цари и Императоры! Наш бедный Государь должен был, наверно, чувствовать физическое отвращение и к этим словам, и к говорившему этот "демократический бред".
Но "Рузский возражал, спорил, доказывал и, наконец, после полутора часов получил от Государя соизволение на объявление через Родзянко, что Государь согласен на ответственное Министерство и предлагает ему формировать первый кабинет".{377}
После этого Рузский получил из Ставки текст Манифеста, предложенный Алексеевым, принес его Государю, и этот текст был принят Государем без возражений. Государь только добавил, что Ему это решение очень тяжело, но раз этого требует благо России (так уверили его обманщики в Ставке и Пскове — В.К.), Он на это по чувству долга обязан согласиться. После этого Рузский с Даниловым отправились в город, чтобы быть в два с половиной часа ночи у аппарата для разговора с Родзянко.
Ни Ставка, ни Псков не знали, что Временный Комитет совершенно безсилен перед захватившим всю власть в свои руки Советом Рабочих и Солдатских депутатов. По этому поводу пишет Иван Солоневич:
"Генерал Алексеев ссылается на данные Родзянки. В распоряжении Алексеева, кроме данных Родзянки, должны были быть и данные военной контр-разведки, которая была подчинена Ставке, которая работала действительно скандально плохо, но которая все-таки могла уловить положение в Петрограде — уловил же его пресловутый Бубликов: довольно одной дисциплинированной дивизии, и вся эта охваченная, так сказать, превентивной паникой толпа просто разбежится".{378}