"...Император Николай II не обладал ни необходимыми знаниями, ни опытом, ни волею, и что весь его внутренний облик мало соответствовал грандиозному масштабу войны".{380}
Кроме того, он был обижен, что после генерал-квартирмейстерского поста в Ставке Николая Николаевича получил только корпус. В общем обе фигуры представляют собой людей, как узких специалистов военного дела, не понимавших всех особенностей нашей государственности, симпатизировавших и Думе, и "передовой общественности" и не имевших необходимых точных сведений о том, кто является подлинным хозяином и вдохновителем революции в Петрограде. Вообще они были, как и другие генералы, "дырой на верхах армии".
Генерал Вильчковский продолжает:
"Н.В. Рузский, измученный и тоже больной (Отчего во главе Русской Армии стояли старые и больные люди? Что, разве не было более молодых и здоровых? — В.К.), в исходе девятого часа утра прилег, велев разбудить его через час, чтобы идти с докладом о своем разговоре к Государю. Он еще надеялся, что Манифест сделает свое дело, но в Ставке решили иначе и требовали, чтобы Рузский ни минуты не медлил идти к Государю — убеждать его отречься и уже писали циркулярную телеграмму Главнокомандующим, предлагая им "просить" согласия Государя на отречение. Между получением в Ставке окончания разговора Рузского с Родзянко и посылкой циркулярной телеграммы прошло 2 часа 45 минут".{381}
В разговоре Родзянко с Рузским Родзянко лжет все время. Лжет, что "только ему верят, только его приказания исполняют". На самом деле Временный Комитет в Думе выставили из занимаемого помещения, куда въехал какой-то орган Совдепа, а "вершителей судьбы" во главе с "громогласным" Родзянко втиснули в две маленькие комнаты. Для того, чтобы пройти на телеграф, Родзянко просил у Совдепа охрану из двух солдат, в противном случае могли избить или даже убить этого самого "вершителя". Родзянко на вопрос Рузского — согласен ли он стать во главе кабинета (все зависело от Совдепа, все до мелочей, но Родзянко ничего об этом не сказал) — вместо ответа начинает говорить о том, как он предсказывал революцию, но его не слушали. Начинает обвинять Государыню и, наконец, проговорился, что он, "которого все слушают и приказания исполняют", чувствует себя на волоске от заточения в Петропавловскую крепость. Затем заявляет, что Манифест опоздал, еще не зная какой — все равно опоздал.{382}
Но Рузский не замечает противоречий Родзянко. Он был, как и большинство "высших генералов", подлинной "дырой". А Родзянко (хоть и не генерал, но "дыра" уж совсем законченная) заявляет, что "все решили довести войну до конца, но Государь должен отречься". Кто все? Кто требует отречения? Не те ли, которых боится Родзянко, и которые дают ему охрану из двух солдат? Родзянко говорит, что "сегодня ночью" назначил "Временное Правительство". На самом деле Прогрессивный блок просил униженно Суханова, Стеклова и других "секретарей дьявола" разрешить им "создать правительство". Суханов в своих воспоминаниях по этому поводу пишет:
"Следующее слово было мое. Я отметил, что стихию можем сдержать или мы, или никто. Реальная сила, стало быть, или у нас, или ни у кого. Выход один: согласиться на наши условия и принять их, как правительственную программу".{383}
Суханов, который еще раньше говорил, что первое правительство должно быть сформировано из буржуазии, с тем чтобы оно исполняло все требования Совдепа, т.е. таскало из огня каштаны для "грядущей всемирной социалистической революции", говорил с Родзянко, Милюковым и другими думцами, как с лакеями. Они такими и были, и потому удивляться совсем не приходится, что после Февраля-Марта наступил Октябрь. Это было логично, естественно и последовательно. От Прогрессивного блока, через "прогрессивные" события до приезда в запломбированном вагоне "великого гуманиста" с прогрессивным параличом.
Но генералы всего этого не понимали. Для того чтобы понимать, надо было быть другими людьми. Генералы ими не были. Уже задним числом "Рузский сам себя обвинял, что недостаточно твердо говорил с Родзянко и не отдал себе сразу отчета в его сбивчивых противоречивых словах",{384} а Алексеев будто бы сказал, что "никогда себе не прощу, что поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграмму' главнокомандующим по вопросу отречения Государя от Престола".{385}
Все это ничего не говорящие фразы.
Мы увидим позже, что Алексеев говорил уже после отречения Государя совсем другие вещи.
Генерал Рузский вместо слащавых вопросов Родзянко "должен был бы прервать разговор, указать ему, что он изменник, и двинуться вооруженной силой подавить бунт. Это несомненно бы удалось, ибо гарнизон Петрограда был неспособен к сопротивлению. Советы еще слабы, а прочных войск с фронтов можно было взять достаточно. Все это верно и это признавал впоследствии и Рузский..."{386}