О пребывании в Могилеве Государя и об его отъезде пишут многие. Я передам некоторые из них.
"В храме стояла удивительная тишина... Все понимали, что в церковь прибыл последний раз Государь, еще два дня тому назад Самодержец величайшей Российской Империи и Верховный Главнокомандующий великой Русской армии, с матерью своей Императрицей, приехавшей проститься с сыном, бывшим Русским Православным Царем. А на ектиниях поминали уже не Самодержавнейшего Великого Государя Нашего Императора Николая Александровича, а просто Государя Николая Александровича... Многие плакали. Генерал Алексеев, вообще очень религиозный и верующий человек, усердно молился и подолгу стоял на коленях. Я невольно смотрел на него и думал, как он в своей молитве объясняет свои поступки и действия по отношению к Государю, которому он не только присягал, но у которого он был ближайшим сотрудником и помощником в эту страшную войну за последние полтора года. Я не мог решить, о чем молится Алексеев".{428}
Дальше Дубенский вспоминал:
«Как случилось, что Царь ушел и вся громадная Россия переходит во власть ничтожных людей, ничем себя не заявивших, кроме упорной, безумной интриги против Главы государства в разгар войны, когда чувствовался уже перелом в нашу сторону. И верилось мне в возможность таких речей, о которых шел слух среди лиц, стремившихся к перевороту: "Только теперь возможно свержение Царя, а потом, после победы над немцами, о перевороте в России не придется думать, и власть Государя надолго упрочится у нас"».{429}
Дубенский пишет дальше.
«Приехали агитаторы, появились газеты, радостно сообщавшие о "безкровных днях" переворота, наконец ясный переход генерала Алексеева на сторону Временного правительства, все это сделало то, что и войска Царской Ставки начали организовывать митинги и собрания... Утром стало известно, что на базаре соберутся войска Ставки и будет какой-то митинг... Генерал Цабель (командир Собственного Его Величества Железнодорожного полка — В.К.) не знал, надо ли быть в погонах с вензелями Государя, или их надо снять, как этого хотел генерал Алексеев... Он стал снимать вензеля с пальто, но дело не ладилось и генерал обратился к стоявшему здесь же старому преображенцу, курьеру Михайлову:
"Михайлов, помоги мне, сними с погон вензеля".
"Никак нет, не могу, увольте. Никогда это делать не согласен, не дай Бог и смотреть", и он, потупившись, отошел.
Генерал Цабель замолчал, нахмурился и стал сам ковырять что-то на погонах. Но совершенно неожиданно вышло на самом митинге. Оказалось, все солдаты собственного Его Величества полка были в вензелях, кроме явившихся без вензелей командира полка генерала Цабеля и его адъютанта, поручика барона Нольде».{430}
Заражали русский народ сверху. Старались и социалисты, и Государственная Дума, а потом Совдеп и... господа офицеры ("младотурки", окружение Гучкова, а когда его вышибли, его преемника Керенского — Барановский, князь Туманов, Якубович, Половцев, Энгельгардт и др.).
О миссии Иванова я долго говорить не буду. Сбитый с толку телеграммами Алексеева и телеграммой Государя, посланной под сильнейшим давлением Рузского, обманутый разговорами по телеграфу с ловкими Бубликовым и Ломоносовым, старый и недалекий от природы, генерал Иванов прибыл в Царское, был у Государыни, которая спокойно его выслушала и высказала мысль, что Иванову надо вернуться назад, так как помочь делу было уже поздно. Он недолго простоял в Царском со своим отрядом и затем вернулся в Могилев. В Могилеве он часто беседовал с Дубенским. Последний записал эти разговоры.
«"Самое величайшее бедствие — это отказ Царя от царства. Алексеева знаю хорошо, он ведь мой начальник штаба; Алексеев человек с малой волей, и величайшее его преступление перед Россией — его участие в совершенном перевороте. Откажись Алексеев осуществлять планы Государственной Думы, Родзянко, Гучкова и других, я глубоко убежден, что побороть революцию было бы можно, тем более, что войска на фронтах стояли и теперь стоят спокойно, и никаких брожений не было. Да и Главнокомандующие не могли и не решились бы согласиться с Думой без Алексеева". Этот разговор я записал немедленно по уходе Николая Иудовича».{431}