Во-первых, мы должны сразу же и с негодованием отмести мысль о выдуманности этой ситуации. Что ж тут выдуманного? Что муж может изменить жене? Нет, это не выдумка. Что жена, узнав об измене, объявляет мужу, что не может больше жить с ним в одном доме? Ничего в этом странного нет, вполне понятная реакция. Может быть, домочадцы должны были отреагировать как-то по-другому? Нет, их реакция тоже вполне естественна. Но где же тогда запрятался вымысел? Очевидно в «доме Облонских», потому как Облонские — вымышленные персонажи. Вымышлены и жена, и муж, и дети, и кухарка с кучером. Все выдумано, и при этом все правдиво. Как преодолеть этот диссонанс?
10. А вот как: важнейшим отличием художественного рассказа от рассказа о реальности является то, что фактичность художественного рассказа целиком и полностью задается самим рассказчиком. Значимость этого тезиса трудно переоценить, но и значение этого тезиса тоже еще нужно понять. Именно здесь мы сталкиваемся с преломлением критерия истинности при переходе в пространство художественного текста. Истинность рассказа о реальности определяется через непосредственное обращение к фактам. Рассказ о забитых пяти голах истинен, если пять голов действительно были забиты. Но представим себе, что мы читаем о пяти забитых голах в художественном рассказе. С чем мы должны сверять слова рассказчика? Нам не с чем их сверять, кроме самих слов. Именно слова рассказчика (в области художественного) всегда и задают фактическую ткань повествования. В пространстве художественного рассказа нет разницы между тем, что рассказывается и тем, что происходит, что и неудивительно, ведь все, что бы ни происходило в рассказе — рассказывается. И если рассказчик говорит, что забито пять голов, значит, забито пять голов — просто потому, что он так сказал.
11. Представим себе, что рассказчик описывает какой-то вечер, на котором он побывал. Он говорит: «На вечере было более ста человек». Правда это или нет? Или правда, или нет, в зависимости от того, сколько действительно было гостей на вечере. Теперь представим себе писателя, который говорит (пишет): «На вечере было более ста человек». Это не может быть ложью, ведь писатель и задает фактичность всего происходящего. Раз он говорит — «более ста», значит — более ста, и точка. Для наглядной иллюстрации обращусь к… впрочем, оставим «Анну Каренину» в покое, возьмемся за «Войну и мир»:
«В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество».
Читая данный отрывок, мы ведь ни на секунду не ставим под сомнения слова Толстого во всем, что касается фактической стороны происходящего. Мы, например, не сомневаемся в том, что князь Болконский был небольшого роста, хотя и в глаза его не видывали, а точнее будет сказать — именно тут мы его и увидели, а потому и не можем ошибаться. Мы также ни секунды не сомневаемся, что все на этом вечере ему надоели — так пишет Толстой, а раз так написано — значит, так оно и есть. Именно потому, что так написано и ни почему другому. Слова, слова, слова — вот факты, факты, факты.
12. Для того, чтобы закрепить понимание этого тезиса возьмем ситуацию с убийством Шатова в «Бесах». Чем она любопытна — тем, что мы знаем, что это убийство «списано» с реального убийства студента Иванова. Я даже специально отыскал материалы дела, чтобы посмотреть, как в данном конкретном случае реальность трансформировалась в литературу.