С этими словами Юсуф повернулся к доске и дописал к схеме еще несколько слов. Гвин тем временем спросила:
– А если бы Мордехай был действительно плохим человеком? Не добрым слепым человеком, а грубияном и расистом? Что, если бы он откровенно стоял на стороне тех самых людей, которые разрушили вашу родную деревню? Разве тогда ваши чувства не были бы оправданны?
– А что мне нужно было бы оправдывать, «юстировать», если бы во мне не было ничего кривого? – ответил вопросом на вопрос Юсуф, снова поворачиваясь лицом к группе.
Гвин этот ответ явно не удовлетворил.
– Простите, Юсуф, – сказала она, – но я не могу с этим согласиться. Мне кажется, что вы слишком снисходительны к плохим людям.
Когда Юсуф услышал эти слова, его взгляд смягчился.
– Я понимаю, насколько серьезен для вас этот вопрос, Гвин, – сказал он. – И мне интересно, готовы ли вы с такой же серьезностью отнестись и к другому вопросу.
– Может быть, – задумчиво ответила она.
Юсуф улыбнулся. Будучи сам невольно склонен к цинизму, он ценил слушателей, которые относились к его словам со здоровой долей скептицизма.
– Вы беспокоитесь, что я слишком снисходителен к Мордехаю, что я не хочу считать его ответственным за все зло, которое сотворил лично он или представители его народа. Я прав?
Гвин кивнула.
– Да.
– Есть вопрос, который я научился задавать себе, когда речь идет о моем отношении к другим людям, Гвин. Применяю ли я к себе тот же стандарт, что и к остальным? Иными словами, если меня беспокоит, не слишком ли легко все сходит с рук другим, не отношусь ли я при этом слишком снисходительно к самому себе? Стремлюсь ли я искоренить собственную нетерпимость с такой же энергией, как борюсь с чужой?
Он сделал небольшую паузу, давая остальным возможность обдумать его слова.
– Если не стремлюсь, то это значит, что я живу в тумане, скрывающем реальность и вокруг, и внутри меня. Словно попавшему в облачную гряду пилоту, которому чувства говорят совсем не то, что показывает приборная панель, мои чувства будут систематически лгать мне – обо мне самом, о других, о ситуации, в которой я нахожусь.
Пристально посмотрев на Гвин и поймав ее взгляд, он добавил:
– У моих мордехаев может быть куда меньше предрассудков, чем я им приписываю.
– У ваших, может быть, и да, – возразила Гвин. – Я не могу знать. А вот у моих – нет.
Юсуф задумчиво посмотрел на Гвин.
– Возможно, вы правы, – сказал он с ноткой покорности в голосе. – Ваши мордехаи могут быть к вам предвзяты. В конце концов, некоторые люди действительно нетерпимы к другим. И, если говорить в целом, вы могли страдать от ужасно дурного обращения. Те из вас, у кого есть дети, – он обвел взглядом присутствующих, – несомненно, в те или иные моменты страдали от плохого обращения – несправедливости, нечестности, неблагодарности. Верно?
Все кивнули.
– На работе, возможно, тоже бывало не лучше – вас обвиняли, не замечали, не ценили. Или, возможно, с вами плохо обращалось все общество в целом. Например, вы исповедуете религию, к которой относятся с предубеждением, или принадлежите к этнической группе, которую систематически лишают прав, или к классу, который игнорируют или презирают. Я кое-что знаю обо всех этих видах плохого обращения. Я знаю, какие чувства они вызывают и как они ужасны. И по своему опыту могу сказать, что мало что ощущается так болезненно, как чужое презрение.
– Верно, – тут же согласилась Гвин. Другие тоже кивнули.
– Мало что, да, но кое-что есть, – продолжил Юсуф. – Чужое презрение – это очень больно, но еще больнее – когда ваше сердце полнится презрением к другим. Это я тоже узнал на собственном горьком опыте. Мое презрение к другим – самая изнурительная боль из всех, ибо когда я ее переживаю – когда я смотрю на мир с возмущением и презрением, – я обрекаю себя на жизнь в презренном, возмутительном мире.
А теперь вернемся к Мордехаю, – сказал он. – Можно ли сказать, что меня охватило возмущение или презрение, когда я хотел помочь ему?
Группа снова посмотрела на схему.
– Нет, – сказала Риа, а за ней и остальные.
– А в конце истории, – спросил Юсуф, – когда я уже оказался заперт в «ящике» и считал его шовинистом и сионистской угрозой? Был ли я возмущен?