Египет и Сирия в тот день внезапно напали на Израиль ровно в два часа дня: Египет с юга, Сирия с севера. Я никогда не забуду пронзительного визга сирен, которые призывали молившихся резервистов на сборные пункты. Мой отец, тоже военный запаса, через несколько минут выбежал из нашего дома в Тель-Авиве. Его отряд отправили на север, сражаться с сирийцами возле Голанских высот.
Больше я его никогда не видел.
Ави немного помолчал, затем продолжил:
– В детстве мне много рассказывали о том, как «Давид победил Голиафа» в Шестидневной войне, так что я думал, что он на этой неделе уже вернется. Но он погиб через три дня под минометным огнем – стал одной из многочисленных жертв битвы в Долине слез. Какое подходящее название, а?
Моим лучшим другом был израильский араб по имени Хамиш. Наши отцы работали в одной компании. Мы познакомились на мероприятии, которое компания устроила для семей сотрудников. Он жил в Яффе, недалеко от моего дома на юге Тель-Авива. Мы при любой возможности гуляли вместе.
Из всех ребят, с которыми я общался в детстве, Хамиш был единственным, кто никогда не смеялся над моим заиканием. Дело было даже не только в том, что он не подтрунивал надо мной: я знал, что и в глубине души он ничего плохого обо мне не думает. В конце концов, что такое несколько неуклюжих слов, которыми обмениваются друзья?
Когда Хамиш узнал, что случилось с моим отцом, он пришел, чтобы оплакать его вместе со мной. Но я разозлился и прогнал его. Я никогда не забуду эту сцену: Хамиш стоит с опущенной головой возле моей двери, а я осыпаю его кое-как произнесенными ругательствами и виню его в смерти отца. Я винил его, моего лучшего друга детства и товарища по играм. Он убил отца – он и те, кто верили в то же, что и он, и выглядели как он. Я так ему и сказал.
Я трясся от ярости, а он, так и не подняв головы, отошел от моей двери, отвернулся и, не сказав ни слова, печально ушел вниз по улице. Ушел навсегда.
Я неожиданно потерял сразу двоих из тех людей, что были для меня важнее всего. Один – еврей, которого убило арабское оружие, другой – араб, отступивший под градом словесных пуль еврея.
Была в этой ситуации, конечно, и еще одна жертва. Как мы уже знаем, отказ видеть в другом человека нуждается в серьезном оправдании. Я начал в своем воображении уничтожать большую часть человечества. Арабы виделись мне кровососами, трусами, ворами, убийцами – псами, которые заслуживают смерти и которые живы лишь благодаря доброй воле израильтян. Лишь много лет спустя я понял, что когда я обесчеловечиваю другого, я обесчеловечиваю само понятие человечности – и самого себя. Моя ненависть к арабам превратилась к ненависть ко всем евреям, которые не ненавидели арабов так же сильно, как я, и в конечном счете переросла в ненависть к себе, из-за которой я едва не умер в луже крови на полу ванной комнаты в Темпе, штат Аризона.
Но именно так я познакомился с Юсуфом.
Мама перепугалась, увидев, до каких глубин я опустился после смерти отца, и летом 1974 года отправила меня в Соединенные Штаты пожить с ее братом. Именно там я научился ненавидеть еще две группы людей: во-первых, религиозных евреев в лице моего набожного дяди, который настаивал, что нужно обращаться к Богу, хотя было совершенно очевидно, что Бог, если он и есть, не желает нас слушать, и, во-вторых, богатых американцев с их игрушками и техническими устройствами, которые искоса поглядывали на заикающегося подростка, которому приходилось носить кипу – это такая шапочка.
Я боролся со своим заиканием – то был акт выживания и самообороны – и мне наконец удалось научиться его сознательно контролировать незадолго до того, как я поступил в Университет штата Аризона. Но я был одинок – отрезан от человечества, которое ходило, ездило и говорило вокруг меня, со всех сторон. Я был одинокой душой.
Вы, наверное, подумали, что это хотя бы помогало мне получать хорошие оценки, – усмехнулся он, слегка разбавляя напряжение, – потому что у меня было много времени на учебу. Но как и многие одинокие люди, я на самом деле думал о других намного больше, чем те, кто жили ради общения. Видите ли, я никогда не был по-настоящему один, даже когда запирался у себя в комнате. Даже тогда я думал об отце, моем народе, арабах, Хамише. Все, кого я ненавидел, также всегда были со мной, даже когда я был один. Иначе быть не могло: я обязан был помнить, кого и почему ненавижу, чтобы держаться от них подальше.