С костями возиться не хотелось, очищать их от мягких тканей — ужасная работа — и рентген-кабинет официально не работал. Большинство паренхиматозных органов, потроха, были у трупов не лучшего качества. Повреждены временем, сторонними предметами, бактериями. Взвешивать осклизлые селезёнки я не пожелал. Я выбрал мозг трупов в качестве источника данных. Он хотя бы скрыт от большинства повреждений в своей коробочке. Давно заметил, что у наших насильственно умерщвлённых гостей, мозг часто цел и невредим, в отличие от рёбер и печени. Умерщвляют человека миллионом способов, однако, потеря или размножение головы, являются редчайшими из них. Каждый гость должен передать мне данные в копилку. Без исключения. Чтобы КПД моей работы, статьи, диссертации ничто не могло уменьшить. Первым своим достойным цифровым фотоаппаратом с Горбушки я начал делать снимки извлечённого мозга, до того, как нарезал его «книжкой» для поиска грубой патологии. До того как рассматривал все эти миндалевидные и бледные тела. Снимки полушарий стандартизировал по размеру и хранил в компьютере. Новые снимки накладывал один на другой в программе и так видел насколько они отличаются. Необычная опция программы позволяла видеть фотографии насквозь, формируя один сплошной файл-изображение.
Медицинская литература содержала массу знаний об извилинах, они давно были классифицированы и названы. Однако, как сообщали те же источники, только 1/3 серого вещества находилась на поверхности в собственно извилине, в то время как 2/3 в бороздах, ограничивающих извилины. Не важнее ли борозды для мозга, чем извилины? Нас так долго учили, что серое вещество, клеточки, так важны. Где их больше, там и главные структуры. Я отрегулировал резкость снимков полушарий большого мозга трупов так, чтобы картинка стала плоской и чёрно-белой, и я видел только извилины. Как если бы глядя на лист дерева я видел одни лишь прожилки, а весь хлорофилл уходил из поля зрения. Мне показалось, что так я фиксирую большую часть серого вещества головного мозга в некоторой новой проекции. Да здравствуют борозды! Я стану искать отличия в расположении борозд, а не в объёме и месте извилин. Снимки ложились в программе один на один и повторяющиеся борозды сливались, становясь чёрно-жирными. Более редкие борозды проявлялись тоньше, совсем редкие лежали одиночными карандашными линиями. Параллельно вся доступная информация попадала в программу «Таблица», где я присваивал номера трупам и снимкам, надеясь позже выявить закономерности. Даты рождения и смерти, профессия, вес, сопутствующие болезни… Пока, до первых сотен случаев я не искал сходства и различия. Тем более, появились отвлекавшие сложности. Тамара не всегда звала на момент извлечения мозга и я пропускал нужные фотографии. Также прошла целая серия трупов с несохранившимися или частично повреждёнными мозгами, утопленники, сгнившие бродяги, телеса времён какой-то забытой войны. Сбор данных шёл небыстро. Я пообещал Тамаре и заведующему, что они будут соавторами статьи об особенностях расположения борозд взрослых. Также я при каждом случае просил высылать мне снимки из районных моргов, посылая им в качестве благодарности то бумагу для принтера, то подношения цыган. Через полгода процесс улучшился и по моим оценкам за два года я вполне мог бы набрать материал для диссертации. В базе данных могли скопиться записи о сотнях мозгов, каждый из которых давал мне четыре фотографии немного отличающихся полушарий, по две с наружной стороны и по две с внутренней после рассечения мозолистого тела. Оставалась только проблема научной новизны. Собственно, ничего замечательного и особенного я на фото борозд не находил. Не помогло и периодическое пролистывание научных журналов о проблемах неврологии и нейрохирургии.
Когда заполнился трёхсотый номер в таблице, я решил, что не уйду домой с работы пока не найду хоть что-то имеющее претензию на диссертацию. Я начал играть с яркостью монитора, цветностью картинки в программе, задавал увеличение. После каждого изменения я смотрел на весь архив данных фото насквозь через придуманные мной стопки изображений, чтобы вновь убедиться, что все борозды легли точно друг на друга и ничего нового не произошло. Это отнимало массу времени, поскольку жужжащий компьютер готовил каждую новую групповую картину около двадцати минут. Он, великий подчинивший себе кабинет, грелся и скрипел от натуги. Мощности не хватало. За это время я успевал выпить чай, помыть чашку и вылить из себя чай естественным путём. Через десяток подобных циклов я решил, что меня подводит зрение. Я задал программе обратные условия. Чем больше борозд совпадает, тем тоньше они должны отображаться, чем реже встречается борозда, тем толще она будет на экране. Спустя новую чашу чая, её мытьё и посещение туалета, монитор смог меня удивить. На довольно крупной извилине, соответствующей положению средней фронтальной, жирными кривыми в стопке фото проявилась борозда в форме латинской «Y». То была самая толстая черта, а значит самая редкая в когорте снимков. Она присутствовала лишь на снимках правой наружной части мозга. Остальные превратились в тончайшие нити паутины, ошибиться было сложно. Я ушел домой довольный и на выходных взял в библиотеке всё, что нашёл о коре полушарий.