Я села рядом на кровать, развязала шнурки мужских ботинок, давно утративших первозданный цвет, стянула их и заскорузлые носки, сквозь дыры которых выглядывали пальцы со страшными когтями. Осторожно приподнимая и переворачивая тяжелое расслабленное тело, сняла куртку, растянутый по вороту серый свитер и заношенные до бурой желтизны джинсы. Бросив страшные тряпки подальше в угол, я вытянула из-под Наташи одеяло и укрыла, подоткнув его со всех сторон под матрас. «Мамуля, сделай мне норку!» — просила маленькая Наташа, когда я приходила пожелать ей спокойной ночи…
В карманах ничего не оказалось. Я хотела выкинуть тряпье в мусоропровод, но подумала, что лучше предоставить это самой Наташе, собрала в мешок для мусора и оставила у двери. Убедившись, что она спокойно спит, вышла из комнаты. Маленький ночник-грибок, когда-то подаренный Наташе бабушкой Ирой, Колиной матерью, остался гореть на тумбочке.
Сумка по-прежнему лежала на полу в прихожей. Я открыла молнию. Еще один свитер, брат-близнец того, который упокоился в мешке с мусором. Щетка для волос, зеркальце. Кусок французского батона, завернутый в газету. Томик Бунина. Паспорт. Портмоне — кожаное, почти новое, явно дорогое. И абсолютно пустое, только питерский проездной на сентябрь в прозрачном кармашке для кредиток.
Значит, в сентябре она была еще в Питере. Да и звонила в конце месяца, говорила, все нормально. Судя по голосу, не обманывала. А что потом? Сейчас-то уже конец ноября. Что она делала два месяца?
Покидав «вещи» обратно в сумку, я поставила ее рядом с мешком, пошла в ванную и долго-долго мыла руки.
Охрипшая кукушка на кухне прокуковала, или, точнее, каркнула три раза и исчезла, громко захлопнув за собой дверцу, как сварливая баба, обозлившаяся на недотепу-мужа. Я заварила кофе и села с чашкой за стол, кутаясь в махровый халат — батареи были чуть теплые, а завернувший на улице мороз было не стыдно продать в Воркуту или Магадан. На стекле намерзли роскошные толстые узоры. И как только Наташка не окоченела в такой куртешке и ботиночках?
Как она вообще сюда добралась? Если бы была где-то в городе, кто-нибудь увидел бы, сказал. Значит, ехала из Питера. Самолет отпадает. Поезд? Автостоп? Или на перекладных — электричками, автобусами? Денег ведь ни копейки не осталось. Боже мой, да что же все-таки случилось?!
Прекрасно ведь знаешь, что! Ты еще летом все поняла, когда она на каникулы приезжала. Просто предпочла глаза закрыть. Еще бы, попробуй признай, что у мамочки-психиатра доченька-наркоманка! Как удобно думать, что все в порядке.
Накапав лошадиную дозу валерьянки и запив ею таблетку нозепама, я усмехнулась: браво, доктор, может, еще укольчик в попу? Успокоительное скоро начало действовать, захотелось в тепло, мягкое, усыпляющее. Я пошла в гостиную, легла на диван и укрылась пушистым тибетским пледом, который сослуживец Николая привез из высокогорного монастыря. Этот плед всегда был для меня лучшим снотворным. Иногда я возвращалась после суточного дежурства такой вымотанной, что просто не могла уснуть. Тогда я вставала с постели, ложилась на диван и моментально засыпала, убаюканная ласковым прикосновением длинного ворса и едва уловимым загадочным запахом.
Но сегодня не помогало даже испытанное средство. Стоило только закрыть глаза, как дремоту острыми пылающими стрелами начинали вспарывать мысли о дочери.
… Окончив школу, Наташа высказала намерение поехать в Петербург и поступить на журфак университета. Я отговаривала ее как могла. Училась Наташка средне, перебиваясь с «тройки» на «четверку», и только по двум предметам у нее было неизменное крепкое «пять»: по русскому языку и литературе. Научившись читать в четыре года, она уже не расставалась с книгой, глотая все, что попадалось под руку. Писала очень грамотно, и сочинения ее на фоне «шедевров», списанных с книжечек типа «1000 лучших школьных сочинений», блистали если не талантом, то, по крайней мере, самостоятельностью суждений. Напрасно я убеждала Наташу, что этого слишком мало, чтобы стать студенткой. У нас не было ни полезных знакомств в этой сфере, ни денег на взятку или коммерческое отделение. Конкурс на обычное, «бесплатное» был таков, что шансы даже золотого медалиста не рассматривались как бесспорные.
Однако Наташа, всегда бывшая до неприличия упрямой и доходившая в этом до абсурда, сделала по-своему. И с треском провалилась на первом же экзамене, схлопотав «пару» за сочинение. Каким-то чудом в последний день она успела подать документы на филфак педагогического и поступила. Узнав о ее приключениях, я была в шоке. Как бы там ни было с журналистикой, но педагогика — это уж совершенное не то. Наташа всегда сторонилась малышей, совершенно не представляя, о чем с ними говорить, да и объяснить никогда ничего толком не могла, если ее просили, предпочитала дать списать. Но делать было нечего. Пусть учится, думала я, хоть диплом получит.