— Петь! Пожалуйста, не надо! Я молю тебя не трожь его, ради меня, Петя, я очень-очень тебя прошу! — сквозь слёзы и заикания от рыданий. Я хватала брата за руки, превращая себя в жалкое подобие человека, но мне было все равно, я лишь хотела достучаться до него. Только предотвратить это всё, что может устроить Пётр. Я так сильно всхлипывала, так же как и брату было на это все равно.
— Что ты просишь? Не садить этого мерзавца? Нет уж. Твой Ян Владимирович сядет, я все для этого сделаю, — а я всё сделаю чтобы нет. Я не знаю, что двигало мной в тот момент: растерянность, безысходность или просто я настолько сошла с ума, что уже не контролировала действия, но я подорвалась, и как угорелая кинулась к столу, к единственному режущему предмету в комнате...
— Если ты это сделаешь, я с-сделаю с собой это, слышал меня? — я схватила ножницы словно лопастями, мне казалось, что они уже врезались в кожу руки, хотя были сложены. Я смотрела на Петю, который был в полной растерянности, но мне было все равно на последствия этой выходки, я не давала ответ действиям, это просто было. Я ощущала себя сумасшедшей, в голове была муть, которая с каждым вдохом отдавалось болью в голове. Нервы не выдерживают, а импульсы, которые пересылают, кажется причиняют физическую боль.
— Лена... Положи. Ножницы. Обратно, — спокойным голосом сказал брат. Но это уже не помогало.
— Только не трогай! Не трогай его! — хрипела я, ведь на крик уже не было сил. Глаза метались то на брата, то на себя в зеркале. Я словно полоумная, стояла, держа в руках эти долбаные ножницы. Я вся покрылась гусиной кожей, а по всему телу пошла мелкая дрожь. А Пётр боялся, но за меня. Я видела, как он напрягся и уже был готов говорить со мной, как с детёнышем, который сошёл с ума. Но так и было. Только уже слишком поздно.
— Лена, ты понимаешь, что он... Я должен...
— Молчи! Молчи, Петя! — я ещё сильней схватила ножницы, а кожу обжигал холодный метал, но я нацелила их прямо на запястье, вдавливая в кожу. Не сильно или может я просто не чувствовала тогда. Я перестала слышать слова Пётра, перестала чувствовать почву под ногами. А потом спасительная темнота надвигаясь чёрной тучей, завлекая в мрак, который ещё сильней надвигался на мою жизнь...
Потом приехала «скорая», потом было куча непонятных таблеток и запах валерьянки. Всё было словно в дымке. В памяти был лишь взгляд брата, в котором смешалось множество эмоций, но главное — боль, почему-то я отчётливо видела лишь её. Я не знаю, как так было, что нас не слышали родители. Может только в моей голове мы кричали. Но после этого они стали чуть ли не пылинки сдувать с меня, каждый раз вспоминая моё тело, которое валялось на полу.
Я слышала, как плакала мама.
Ведь доктор говорил что-то про «перенервничала, нужно спокойствие», а мать винила себя в том, что они с отцом так отчитывали меня за двойку. Если б дело было только в этом...
Я приношу своей семье лишь разочарование и горе. Зачем я такая?
Уже было начинаю снова уходить в истерику, как слышу звук открывающейся двери — пришли родители. Потом что-то ёкает в груди, ведь Петя тоже... Опять возвращаюсь в тот день.
Я лежала на кровати, всё ещё ощущаю запах валерьянки в квартире. Кажется, что я проспала вечность. Голова раскалывалась, а ко всему ещё жутко тошнило, а перед глазами «плыло». Наводя резкость, замечаю лишь Петю, который хмуро смотрит на меня.
— Родители ушли в аптеку, — это слишком вымучено, слишком невыносимо, слишком тяжело смотреть в глаза.
— Ты меня услышал? — я старалась вложить всю твёрдость в голос, но лишь осипло выдавила это.
— Ты меня шантажируешь?
— Я просто не хочу портить ему жизнь, — я ощущаю себя полной дурой. Я же хотела, так сильно хотела чтобы он страдал также так и я. Но от меня, а не от тюрьмы, которую хочет устроить ему брат. Ян хоть и гад, но тем не менее он давал мне выбор. Да, на сто процентов знал, что я соглашусь, но иллюзия то была. Мужчина не тянул меня в омут, я сама шла, потому что хотела, желала этого. А он просто пользовался. Если тебе это позволяют, чего отказываться, так ведь? Или я просто выгораживаю Яна, как и всегда...