— Я закончил уже, пойдём во двор, — набитым ртом прошамкал, руками в стол упёрся, что б встать, а Извор дощечку с письменами половецкой грамоты схватил, в сторону отпрянул, того дразня, зная, что Мир не позволит внутрь посмотреть. Тот за ним через весь стол потянулся, что остальные таблички в стопку сложенные рассыпались.
Извор вроде и потешается, а норов Мира изучает — не добрый. Рассмеялся Извор, не глядя в табличку назад вернул, Мира в охапку сгрёб, в сени потащил.
— Больно нужно мне ваше мыто пересчитывать, мне интереснее знать, что ты к Сороке чувствуешь, — а в подлавке как икнёт, в той самой, где Сорока сидит.
Оба разом остановились, да вида не подали, дальше пошли, а от туда опять нервная икота слышится, да такая сильная, словно кишки выпрыгивают.
Извор на подлавку хотел было посмотреть, а тут Мир принялся икать, да такое лицо сгримасничал — не хорошо, мол, во двор пошли. А Извор не торопится, следит за тем, как брат дальше выкручиваться станет, а сам, беззлобно так, над тем дальше измывается.
— Покуда не скажешь, кому плат был предназначен, не уйду. Стоять здесь буду, — гаркнул, ногой топнул, что оба разом, мастер с учеником, и икнули.
— Ну и стой, а я пошёл, — Мир в сени вышел, к лестнице направился, а Извор стоит не шелохнётся — руки в боки.
Не долго Извор так в книговнице стоял — сын наместника назад поспешно вернулся, как лист перед травой перед тем встал. Закипает Мир, если не сказать, что внутрях всё кипит уже, только не пробивает наружу, так немного лишь.
— Мне по нраву лишь одна девица! — воскликнул.
— И кто же это? — Извор от своего никогда не отступится, если решил что узнать, всеми путями допытается, на подлавку оглянулся.
Мир через силу крепится. Туда же взор бросил, пока брат его не видит. Извор мигом на будущего зятя переметнулся, желая на выражение лица того глянуть, только тот во время успел взгляд отвести. Опять друг в друга зырят — обоеглазо состязаются своими булатами.
— Мне лишь дочь Позвиздовна желанна и более никто! — процедил сквозь зубы. — Чего допытываешься?!
— Да ничего, — плечами пожал. — Просто как-то удивительно, — исподлобья подозрительностью того одарил. — Если помнится мне, до недавнего времени, ты мне другое говаривал.
— А любовь она такая — что не знаешь, когда наступит…
— Ну-ну…
Извор мучать того не стал более, понимая что спор не в то русло пошёл, да не желая брата своего и дальше изводить, смехом разразился. Приобнял брата за плечо, в сени тащит, а сам ему тихо уже на отдыхе, смех уняв да горло прочистив, дело говорить начал по какому пришёл:
— Серый один вернулся, — говорит вкрадчиво да взволнованно, — а седло кровью замызгано. Его в слободах на конюшне поставили.
— Что сразу не сказал?
— Смотрю, недалёкий ты, — наверх подбородком гладким указал, намекая, что ушей тайных избегал. — Я в землянку ведуна хотел пойти. Пришёл тебе сказать, а ты смотрю трудами занят.
Мир уж и не знает как отвертеться, чем откупиться от будущего шурина.
— Не боись ты так, я твоей тайны не выдам — тешься, сколько душе угодно будет, — Извор того успокаивает.
Мир вздохнул в себя приходя, перед братом себя виноватым чувствуя, а Извор продолжил:
— А раз ты занят так крепко, я один с дружинной метнусь, что ли?
— Дела подождут…
24. На чьей ты стороне?
Следы недавнего боя возле землянки ведуна отчётливо прослеживались: срубленные кусты полыни и лебеды, вытоптанная лужайка перед сходом вниз к жилищу, а в иных местах взрыхленна, что была поднята трава вместе с комьями земли, несколько свежих рубцов на дверном проёме, имелась даже кровь разбрызганная то там, то сям. Мужи бранные ничего не говорили, всё и так без слов было понятно.
— Верно ватажники… Может убили? — несмело Олексич предположил.
— Типун тебе на язык, — Извор того на пол слове осёк.
— Типун ни типун, — Олексич сам не хочет верить сказанному, — а что же тогда?
— Ежели убили, то где он сам?! Неужели с собой прихватили? Да и по близости, пока шли сюда, ничего не приметили.
— Может с Серого упал, когда в детинец возвращался? Да и схоронился, — предположил Олексич, рассматривая земляной покров, пытаясь понять, что всё же произошло.