Проводил ту взглядом, пока тонкая фигура не скрылась за углом сенницы. Разговор с отцом вспоминая, подле крыльца высокого стоит, Мира поджидает. Тот долго себя не заставил ждать — выскочил, да будто и не ожидая с Извором так скоро увидеться, встрепенулся весь. Холодом по хребту его дёрнуло не от ночного хлада, а от того что с отцом о нём только что говорили, а Извор, как ни в чём не бывало, перед носом кувшином пива потряс, в улыбке губы растянул.
На завалинке уж холодно сидеть — в клети пили. Пили молча, не закусывая, из одного кувшина. На пустующие нары, где недавно ещё Храбр спал, поглядывали.
— Что думаешь? — Извор тишину нарушил, встряхнув неумолимо пустеющий кувшин, прислушиваясь к плеску в его глубине.
— Я не хочу думать, что он предал нас, но всё на это указывает — появился не весть откуда и пропал без следа, а ещё, — осёкся словно тайну какую открыть не хочет…
— Что?
— Ничего, — и опять молча пьют.
— А Сорока? Неужто сердце ёкнуло? — Извор между прочим спросил, а Мир от ответа увиливая, кувшин из рук того выхватил да и присосался. — Ну?! — Извор его в бок толкнул, что пиво с края пролилось, с бороды скатилась, рубаху омочило. — Да вижу, что нравится, — скосился исподлобья, что Мир поперхнувшись, закашлялся. — Ежели бы кто другой моим зятем стал, я бы такого не позволил, но тебе я всё прощу, — саданул того по спине с маху. — Помни, что ты мне прежде зарученья братом стал. Я за тебя, брат, живота (жизнь) своего не пожалею, кровь пролью, костьми лягу, но не предам. Слышишь?
"Слышу, брат, — у Мира на душе тоской смертной хмарит. — Слышу, брат! "
— Только смотри, как бы Любава Сороку со свету не сжила — у отца в полюбовницах, мало кто задерживается — а дочь от матери, как яблоко от яблони.
"Ты прости меня, брат, я против отца твоего крамолу задумал сотворить! Я против стрыя своего — тот кто нас на мечах учил биться, кто нас обоих на коней сажал — предательство умыслил. Но не ради своей корысти, брат, а ради люда простого. Простишь ли ты меня, брат? — рвётся наружу надрывно, но не время ещё каяться.
Повалился Мирослав на нары — вроде спит.
— Эй, Мир, — Извор его плечо слегка тронул. — Заснул что ли?! — прикрыв брата одеялом, сам лёг на соседние нары.
Мир кулак сжал, костяшки прикусил, лишь бы не закричать, лицо болью душевной исказилось. Извор дышать глубоко стал, даже уже похрапывает, а Миру сон и не идёт, всё разговор с Зимой перед её побегом вспоминается, и тайна, которую прежде открыть кому, сам разгадать хочет, мучительно томит.
25. На чьей ты стороне? (часть 2)
В тот вечер, когда Мирослав с Зимой длительно беседовал, их разговор лишь ненадолго был прерван, когда с гульбища что-то шмякнулось на землю, видно коты что не поделили и спрыгнули, а потом с диким криком и шипением разбежались в разные стороны мягкими клубочками, а Мирослав, не обращая внимания на кошачью перепалку, тогда подлетел к Зиме, выпрашивая ответ, только что узнав немыслимое:
— Это правда? — не веря сказанному, выпалил молодой боярин. — Отвечай мне, чего ты молчишь? Неужели у отца есть ещё один сын?
— Я не знаю.
Мирослава это не устраивало. Он пошатнулся и медленно попятился от Зимы, потом снялся с места, направляясь в покои отца, чтоб у того раздобыть правду.
— Но я хочу верить, что это не он, — был остановлен женским окриком, натужным и надрывным. — Он не мог… Твой отец не мог так поступить с твоей матерью! Он её крепко любил… После её смерти он даже не смел коснуться другой жены. Да и в Курске его терем был пуст. Неужели он мог сотворить бесчестие и надругаться над кем-то?
— Я помню это. Он тогда бражничал не просыхая. Лишь через год у него появилась полюбовница, но её так супругой и не сделал. Я даже не забыл, как её звали — Евгения. И она тоже погибла… Для него это было не меньшим ударом. И сейчас он никого не имеет. Так, пустое всё, лишь чтоб похоть удовлетворить. — Мирослав сник, желая верить сказанному Зимой.
— И перстень этот он никогда не носил… до недавнего времени… — Зима задумчиво высказывала свои предложения. — Говорил, что был потерян. И появился он одновременно с одним отроком.
— Храбр? — осенило боярина после коротких размышлений. — Этого не может быть. Хотя… Нееет… Он говорил, что был робом у Кыдана, что бежал… — потом опять задумался. — А ежели не бежал, а намеренно сюда пришёл? Если по летам посчитать… И глаза с подпалинами… Олексич думал, что его мать была снасильниченна степняком, но если наоборот… — догадки отнюдь не давали облегчения. — Убийцы матери искали хозяина перстня. И если это не мой отец, то вполне возможно, что это был дядька?