Иву мелко потрухивало, потом её начало колебать сначала снизу, где-то с середины ствола, потом перекатилось выше, в гущу кроны, а дальше длинные плети, свисающие до самой воды, приподнялись, притянулись внутрь, словно кто широко отдёрнул полу палатки. Вот показалась и мелкая фигура в мокрой свитке — как есть русалка на дерево забралась — оттянула ивовые космы поглубже, к самой середине, покачнулась на ветвях и перелетела на её сестрицу с противного берега, с которой та спуталась длиннющими лозами. Буян, что безмятежно пасся с той стороны, возле трёх древних осин, окруживших ту иву, встрепенулся, приподнял уши и хвост, признав девицу.
Сорока лихо, видно, проворачивая такой хитрый приём не впервые, прошелестела вниз и мягко, словно кошка, спустилась на землю. Встав на обе ноги, залилась звонким смехом, показуя на растерянного Извора пальцем и на не менее поражённого, но к тому же запыхавшегося Мирослава. А Извора разом накрыло. Словно пелену с глаз сняли, и ему всё явно теперь видитсят— узнал он эту ивовую русалку.
"Она! Это точно она! — осенило Извора. — Я должен был догадаться ещё тогда на берегу, когда она увела коней. Как я не мог понять этого сразу? И ведь это она, в образе малого отроча, провела во двор и затащила в баню, а потом рассказала всё Позвизду, своему отцу, и видеть не позволяла до свадьбы, и верно сама и калитку открывала, и тогда как и сейчас вечно в молодца переодевается, и сестра её кличет анчуткой, находясь в припадках, и ведун одноглазый говорил, что подсказку возле колодца оставил, и рубец у неё есть на груди, сам видел его край; и смех! Смех ведь её тот же, что ручей лесной, а я… я просто слепец и межеумок!"
— Любава, — еле слышно дрогнули его губы.
"А она-то верно сразу меня признала, только открыться боялась, поэтому подле меня всегда грубой, была, не хотела свою истинную натуру мне явить. Думала, что я, как и отец, смерти её искать буду?!"
Извор шагу ступить не в состоянии, и она стоит на берегу, сама еле дышит, смеха не унимая. Прям как тогда, в банный день, пальцем с одного на другого ведёт. К гнедке отступает, верно желая осуществить свой побег, да за корень тополя, что словно скрученные пальцы Мораны вылезли наружу из под земли, ногой задела… и щелчок, не слышный почти, но бранному воину всегда различимый средь других звуков. Стрела над водой скользит в сторону Сороки, прямиком ей в грудь. Сорока упала… а стрела в ствол тополя впилась своим булатным наконечником и остановилась, слегка подрагивая, пока не стихла, и Сорока замерла, не шелохнётся. Буян к той подступил, нюхает.
Извор обмер разом. Неужели задело? Вот так показалась ему на миг и тут же исчезла? Было желание к ней бежать, а подступить боится — а ежели стрела её поразила, и она мертва? Извор старался даже не мыслить о том, но плохо получалось. От растерянности он не мог и пошевелиться — руки и ноги онемили, а в груди льдиной сковало, не давая вздохнуть.
Мир верно не видел стрелы от того, что уже плыл к Сороке, размашисто гребя руками, на берег выскочил, а идти сил нет — поднимется и падает. Опять поднялся, пару шагов ступил и вновь упал, так на четвереньках к ней и дополз. К груди припал — дышит. Ощупал, голову осмотрел — не расшиблась, так шишку только набила. Смехом от радости зашёлся, вместе с ней в обнимку повалился. Отдышаться хочет, а не может — вместо воды, теперь восторгом захлёбывается, что не утонула, что рядом, что снова прежняя.
Сорока в себя пришла, да с досадой, что опять попалась, вздохнула. От Мирослава прянет — свадьба ведь у того скоро, как можно с чужим женихом обниматься?! А всё ей отрадно в руках Мирослава, всё ей по нраву с ним. Глаза закрыла усладой переполненная: " Отдохну, а потом всё одно убегу!" Поудобнее голову на плече у Мира положила, и лишь уголки губ дрогнули, когда липкость поцелуя у себя на лбу почувствовала. А бежать, отчего-то, совсем и не хочется.
Долго лежали, да озябнув излишне на хладной земле, да промокшие насквозь, в наступающем вечернем сумраке, хмарью теснившему дневной свет, пошли к становищу. Перешли реку по мелководью на Буяне. Гнедка смиренно шагал за ними следом. Ехали вместе на одном коне, как и в первую встречу, но ничего не говоря друг другу, теперь уже робко наслаждаясь этой нечаянной близостью. Мирослав бережно ту к себе прижимал, не крепко, но достаточно сильно, чтоб та не упала. А Сорока дивуется этакой его перемене.