Ещё до становища их Олексич встретил, его Мирослав взглядом что сокол одарил — не позволяет тем взглядом сказать что-то против Сороки.
— Что случилось? — видя обеспокоенного сотского, протянул руки к Сороке помогая той спуститься с коня. — Ну, чего молчишь?!
— Олега Любомировича убить хотели, — несмело шепнул.
— Где он? Цел? — перепуганно начал выспрашивать.
— Цел… С Лютого упал, плечо расшиб. Сейчас у себя в палатке.
— Кто стрелял?
— Военег вернулся только шо, — Федька к ним подоспел, отчитывается, — мертвяка притащили. Говорят, степняк какой-то. Только, — возле лица пальцами растопыренными поводил, — не узнать кхто— изуродован. Не лицо, а месиво.
— Позаботься о ней, и глаза с неё не спускать, — передал Сороку в руки верного конюшего.
Уже сделав пару шагов в сторону палатки отца, вернулся к эти двум и, торкая пальцем в девицу и как-то странно пыхнув, перевёл палец на Федьку:
— Я с тобой потом поговорю! Понял?
— А я при чём? — заговариваясь тот проверещал в след убегающего боярина. — Шо я? Она сама убёгла. Как шо, так сразу Федька виноват, — бурчит, а сам взгляд от Сороки прячет, осторожно под локоток ту поддерживает, а сам в свитку её вцепился, чтоб если дёрнется, далеко не ушла.
Отпустил только, когда до палатки дошли. Сорока прям провалилась в тюфяках, испытывая настоящую негу и, с неподдельным блаженством вытянувшись на них, замурлыкала:
— Сейчас бы юшки горячей, а то продрогла.
— Будь сделано, — отчеканил Федька.
Проворный конюший юркнул сквозь полы палатки, пробежал мимо дружинников, собравшихся возле мертвяка, у стряпчего выпросил самой наваристой юшки с куском козлятины и ситного хлеба с канопкой узвара на меду. Назад шёл не торопясь, бережно, чтоб не расплескать всё, поддерживая за сучёную ручку щанки (горшок наподобие двоеплодной вишни, перевязанные между собой верёвкой или соединённые глиняной ручкой), да только вошёл в палатку, как стрелой обратно выбежал.
Недолго он бегал по опушке, среди палаток малых и великих. Заметил её издали. Ещё бы не приметить — малявка какая-то прыгает возле мужей ратных, пытаясь тех растолкать. А те в свою очередь отталкивают её, нервно гаркая.
Придерживая своё плечо, Олег склонился над трупом. Его лицо было обезображено, руки раздроблены, и вообще он больше был похож на мешок с костями нежели на кого-то другого. Даже Сорока, которая безуспешно пыталась пробиться сквозь плотное кольцо витязей, навряд ли его узнала.
— Уберите её уже отсюда, — гаркнул Олексич.
— Федька, займись ей, — вполголоса распорядился Мир вечнозевающему конюшему, из под опеки которого в который раз Сорока убегает.
Сорока совершенно не желала уходить. Она толкалась и брыкалась, чтоб пробиться, желая хоть единым глазком глянуть на него, удостовериться в его смерти лично, но эта стена, сомкнувшаяся над убитым, не давала возможности протиснуться. А тут ещё Федька, выслуживаясь перед хозяином, отволок назад.
— Ты сказала, шо одёжу изодрала, когда с Лютым гоняла — выходит обманула?! Да шо ты за человека такая, а? Мирослав Любомирович тебя оберегает как зеницу ока, гостинцы тебе передаёт, заботится— от работы тяжёлой бережёт. Не хочешь яблоки — вот тебе смоквы, не хочешь в терему спать — иди в книговницу. А у него, между прочим, свадьба скоро, а невесту всё ж не так как тебя привечает. Тебе это ни о чём не говорит? — без остановки трындел конюший. — Ну шо ещё? — услышав шмыганье носом, наконец, посмотрел на мокрые от слёз глаза Сороки и тут же свои опустил, всегда так делая перед ней, боясь встречи глазами. — Ты тоже думаешь, шо это Храбр? — спрашивает, а та покрутила в разные стороны головой. — И я не верю, — оглянулся по сторонам, мимолётно размышляя о чём-то, а потом махнув рукой, произнёс:
— Добро, только поклянись своим батюшкой, что с места не двинешься. Я постараюсь, что-нибудь разузнать.
Сороке ничего не оставалось делать, как смиренно сидеть в палатке Мирослава и дожидаться Федьку, который, как только усадил ту на мягкие тюфяки и впихнул в руки щанки, побежал назад, обещая принести вести, как только что-либо разузнает. На этот раз убежать Сороке не предвиделось — два амбала с обнажёнными мечами охраняли вход, не с упуская своих соколиных глаз с ряженой девицы, да ещё и клятва данная Федьке на кресте.