От гнева, что клокотал внутри воеводы, его кулаки сжались, превратившись в две булавы, и с грохотом опустились на стол.
— Я вечно тащил его на себе, считая его братом, а он…
— Но ведь это ты первый захотел его уничтожить…
— Я лишь хотел стать здесь наместником! Но если Олег, хочет крови, то он её получит.
— Но зачем тебе Сорока? Зачем ты Некрасу дал указ убить её?!
— Она здесь лишняя. Её сюда никто не звал! Жила бы себе и дальше в степи. Нет же — вернулась. Подняла всё вверх ногами.
Военег одной рукой приподнял со стола стрелу, поднёс к самому лику своего сына, зажав в кулаке древко, и переломил её, надавив большим пальцем.
— В Курске должна остаться лишь одна дочь Позвизда, — сказал воевода отшвырнув обломки от себя, теми словами только подтвердив домыслы Извора
— Так ты знал, что это она? — голос резал подобно обоюдоострому мечу, который Извор оголил, откинув ножны в сторону.
Военег не стал отказываться от беседы. В последнее время они разговаривали только таким способом.
— Я смотрю и ты не удивлён… Последняя встреча этой девки с моей дочерью была предрешающей. Она сама себе вынесла смертный приговор! — Военег наступал, стремительными ударами откидывая Извора назад.
— Её имя Любава! — отразив рубящий с боку, прижал отцов меч к скамье, очертив клинками дугу.
— Любава есть только одна! И она скоро станет женой Мирослава! — изломав лицо гневом, Военег ударил сына ногой в грудь, что тот как в прогаль провалился в щель между полами палатки.
— Не смей трогать её!
Лихо поднявшись и встав на одно колено, Извор снялся с места в атакующем броске на отца. Его удары были крепки как никогда. В один момент даже показалось, что Военег еле держит удар и всё чаще защищается и отступает. Воеводина дружина подступила ближе к рубящимся, желая схватить Извора, не давая завершить схватку. Зайдя со спины, его удалось скрутить, а двумя размашистыми ударами в челюсть, выбить спесь.
— Прочь! — гаркнул Военег, потрясая мечом перед своими стражниками, скрутившими Извора. — Кто прикоснётся к моему сыну, поплатится головой! Ушли все прочь! Чтоб на дюжину саженей никого не было рядом. Прочь, я сказал!!!
Жирно сплюнув солоноватую от крови мокроту, Извор, повернув меч в руке и обхватив черен всеми пальцами, бросился на отца, действительно желая в тот момент его убить. Уже достаточно осыпав друг друга рубящими, скользящими и колющими, они не желали останавливаться, стремясь довести бой до чьего-либо поражения. Извор изрядно вымотавшись, но не унимая своего жгучего стремления, горячо нападал на Военега. Тот же торжествовал, видя своего сына в таком запале.
— Ты ненавидишь меня? — процедил Военег, брызжа пеной с губ, когда их мечи скрестились кромками, выбивая искры и оставляя зазубрины на булате. — Ненавидь меня! Ненавидь всех! Тогда ты будешь сильным!
— Я не хочу быть, как ты!
— Тогда тебя снесут, прижмут, покорят!
— Нет!!! — отбросил отца от себя.
Они стояли друг напротив друга: два воина, два полянина, два родных по крови человека, и каждый ненавидел другого: один — за слабость, другой— за жестокость.
— Я не буду, как ты, — продрожал голосом Извор, но эта дрожь была наполнена негодованием и презрением. — Одинокий и держащий всех в страхе.
— Тогда мне придётся помочь тебе стать подобным мне — я убью всех кто близок тебе, того, кого ты любишь…
— Не смей… — Извор с рёвом набросился на отца, вскинув над своей головой меч, — трогать… — обрушил меч на отца, — их! — ещё один удар, который Военег не смог выдержать и повалился на лопатки. Лишь его собственный меч не давал острой кромке Извора покончить с ним.
— Сильный не может любить, — крепясь, хрипел Военег.
— Я хочу любить! — подминая под себя отца, Извор нависал над ним.
Мечи остроконечными щипцами прижались к шее Военега, если бы тот расслабил руки, то однозначно последнее что он бы увидел, это ненависть в глазах своего сына, его гневную личину с перекошенным ртом, брызжащую лютостью и злобой из вопящего рта, исходящих из сердца, преисполненного болью.
— Любовь — это слабость! — закрывая глаза, прохрипел Военег, не имея сил больше бороться, чувствуя острый жар булата на своей коже.
Он был крайне растерян, но вовсе не удивлён, когда уже готовясь умереть от рук своего сына, того кого учил держать меч, катал на спине по мальству, а потом и учил верховой езде на своём заряжающем, тот резко отпрянул. Военегу было тяжело дышать. Он просто лежал. Потёр обожжённое кромкой горло и, вознеся над собой ладонь, в отблесках полыхающий огней, полюбовался с какое-то время своей рудистостью. В ночи она была чёрной. " Наверное, как и моя душа,"- подумалось Военегу.