— Воевода, всё сделано! Черниговская свора уничтожена, кто сдался добровольно, сидят по погребам, ждут твоей милости и молят тебя о пощаде!
Нескрываемое ликование загудело возле тканевого жилища, разнося гомон, подобный нарастающему грому и перекатывающемуся валами, по поляне. Военег сдержанно улыбнулся лишь губами, наблюдая за нравом Мирослава, выпроваживая всех наружу, желая говорить с ним наедине.
Верно этот переполох и шум стал причиной пробуждения Олега. Он застонал приходя в сознание, побродил по сводам палатки глазами, почти ничего невидящими, протянул слабую руку к стоящему подле него на коленях молодому полянину.
— Мир, это ты? — его голос был сиплым.
Рука не слушалась и безвольно упала на край ложа. Мирослав, крайне обеспокоенный оным состоянием своего отца, не спускал с того своего полного любви и сострадания сыновьева взора. Не зная, что сказать, он взял руку Олега.
— Отец, отец, — прошептал Мирослав, надеясь что он, услышав его голос, поймёт, что тот рядом. Рука наместника немного напряглась в попытке ответить, не имея душевных сил что-либо сказать. Из глаз потекли слёзы, окрашенные кровавым цветом, а в горле заклокотало желчью, вырываясь наружу пузырями.
После приступа Олег откинулся навзничь, а Мирослав заботливо подложил ему под голову подушки.
— Мир, где ты? — еле слышно просипел Олег, — свет, где свет, — бродил тот по сторонам глазами. — Я не вижу тебя.
— Отец, — Мирослав проглотил горечь тоски, оглянувшись на вход, сквозь который в палатку лился яркий свет от восходящего солнца, — сейчас глубокая ночь.
— Зажги светочь. Я хочу увидеть тебя.
— Отец… светочи все просырели, — соврал, напрягая свой голос, чтоб не выдать беспокойства.
Не чураясь состояния отца и не обращая внимания на его нечистоту, Мирослав, бережно поддерживая его руку, позволил Олегу ощупать своё лицо с подросшей бородой, пригладить взлохмаченные волосы трепещущей от слабости ладонью.
— Я прошу тебя, будь послушным Военегу. Он заменит меня, когда я уйду.
— Отец не говори так, — всё же Мир не мог более скрывать своих чувств и его голос задрожал, не желая смириться с неминуемой смертью отца. Он припал к его руке, покрывая ту благодарными поцелуями.
Олег не отвечал. Мирослав затаил дыхание, пока Военег прислушивался к дыханию младшего брата.
— Он опять в беспамятстве, — успокоил взволнованного племянника, отстранив от носа наместника свои пальцы.
— Как случилось, что черниговские бояре мертвы? — холодным гласом, Мирослав допытывался истины у дядьки — наконец, праведный гнев оттеснил растерянность, и он решил выяснить отношения со своим дядькой.
— Ты так был занят, что ничего вокруг не замечал, — язвительно заметил Военег, кивнув головой в сторону, где находилась его палатка, намекая, что ему и это известно. — Когда узнали о том, что Олега отравили, то я сразу направился к ним с вопросами, а они уже бежать собрались — их предупредили о облаве в Курске — какая-то мразь смогла ускользнуть. Ну, а потом, знамо дело, решили проверить, чей меч быстрее. Те немногие, что в живых остались под пытками не признавались, но один их десятский услужливый всё доложил: и где остановились, и сколько их в слободах, через кого связь держат, кто из северских в пособниках…
— Где он?
— Расспросить хочешь?
— Убить, — коротко рыкнул Мир
Военег реготнул, но проглотив усмешку, будто вспомнив что-то важное, между прочим многозначительно отметил:
— Кстати, отчасти благодаря твоему пестуну нам удалось здесь избежать кровопролития — его вои уже давно присягнули мне в верности.
— Олексич?..
— Отдать должное, не сразу — покочевряжился малость, ну я поднажал, как умею…
— Воевода! — послышалось снаружи, маня того выйти. — Замечены неизвестные.
— Ну?! И в чём же дело? — Военег, отложил разговор на потом, давая Мирославу побыть наедине с отцом.
— Вёрст десять от нас, круги наматывают. Походу степняки… — до Мирослава долетали обрывки фраз поспешно удаляющихся бояр, цокот копыт.
— За своим пришли видимо…
Тревожное отчаяние опутало своими сетями Мирослава, обездвижило ярого ратника, сковав и его разум бездействием, что тот не знал, что делать, как поступить. Предали. Все предали его отца: и черниговские, и северские, и поляне… Но он ещё мог понять курских — Военег коварный, он сможет сплести любую сеть, из которой нельзя выбраться, но как же так мог поступить Святослав Ярославович — это не укладывалось в голове. Возможность мыслить постепенно возвращалась, наполняя Мирослава негодованием. А потом пришла та, которая вернула ему самообладание.