— Не стоит этого делать… — шебуршал Федька, не пуская Сороку в палатку. — Ему уже ничем не помочь… Ты только хуже сделаешь…
— Я знаю толк в травах, — настойчиво проговорила Сорока, бесцеремонно врываясь внутрь.
30. Навья птаха
— Не ожидал такого, но я благодарен этому ведуну уже дважды, — улыбнулся Мирослав, видя как отец впервые погрузился в спокойный сон, испив снадобье, приготовленное Сорокой по наученью Креслава.
— Дважды? — Сорока приподняла брови, показавшись Мирославу в тот момент необычайно милой.
— Тогда, когда убили стряпчего, твой дядька приходил к нам на двор, — лукаво скосился на девицу, поправляющую одеяло на наместнике. — Федька видел, как Храбр его через чёрных ход провёл — сначала хотел шум поднять, но как узнал, что он Извора лечит, угомонился. Я, честно сказать, сначала его подозревал в убийстве, но по времени не сходилось — когда стряпчего зарезали, он уже был на дворе. Ты тогда как и сейчас отвар готовила… А потом уснула, сидя перед каменкой…
Ах вот это из-за кого она тогда дядьку Креслава проморгала!!! Ах вот кто её на лавку тогда положил.
— Это ты снадобье дьдьке отнёс? — впилась в него своими ледышками.
Оказывается булат легко ими побеждаем бывает — Мирослав еле-еле её взгляд студёный выдержать может. Да! это он её и на лавку положил, и покрывалом укрыл, и отвар процедил, и даже на себе опробовал, чтоб наличие дурных (ядовитых) трав выявить — горькое до жути. Он лишь потом узнал, что это не пить нужно было, а для промывания раны — Креслав сказал. Мирослав, когда в их общую с Извором клеть пришёл, ведун над ним ворожил — пока тот без чувств был, гной высасывал, в махотку сплёвывал, шептал что-то неразборчиво, потом тра́вы, пучком связанные, подпалил и вонёй этой того кумарил. Мирослав решил не мешать тогда, отвлёк охрану, чтоб Храбр мог ведуна беспрепятственно вывести. Мирослав даже думал, что он попытается Сороку с собой забрать — Федьку приставил следить за ними. Ушёл не попрощавшись с ней, оставил на дворе наместника.
А вот Сорока свою затею не желала оставить — на братнике в ночь за Креславом убежала — пришлось Храбра из отцовского полона вызволять, его место собой занять, с отцом пить — его в тот день прорвало словно, за старое принялся — пока полупьяный кметь девицу по лесам искал.
Не выдержал отважный воин — надломились его булаты крепкие, а сам дрогнул — перед той силищей ему не совладать. На отца взгляд отвёл от этого стратига (военачальник) коварного, круговую оборону занял, на её выпад отвлекающий ход предпринял.
— Ты откуда его знаешь, ведуна этого? Он ведь не родной тебе, — Мирослав навязчиво испрашивает, ведь давно желал узнать о Сороке побольше, так сказать, из первых уст. Его выпад был сокрушающим.
Сорока не хотела говорить о этом — не стоит Мирославу Ольговичу открывать сей тайны, иначе это кровопролитие никогда не закончится — она станет камнем преткновения посреди этих витязей. Если бежит вместе с ней, будут они вольными, а нет — каждый своей дорогой пойдёт, как бы её это не печалило.
— Не родной, но у меня ближе его с Храбром в степи никого не было… Он, когда к половцам попал, был сильно ранен — ему пришлось научиться знахарству, чтобы выжить. А потом, когда скитались по Посемью, мы, пользуясь его знаниями, занимались целительством за умеренную плату, помогали страдальцам, обречённым на смерть, уменьшить их муки, чтоб те могли безболезненно умереть. Не гневись… — запнулась и уходя от дальнейшего разговора, кивком указала на ворох замызганной одежды и бадейку с грязной водой, которая стала такой после омытия наместника, намекая, что их нужно вынести.
— Отцу ведь стало лучше, — искренне веря в его исцеление, проговорил Мирослав.
Глядя на того, он подхватил бадейку, под сучёную ручку, и выскочил наружу, щурясь от дневной яркости. И действительно, Олег Любомирович выглядел намного лучше: одутловатость с лица немного спала, рвота прекратилась, а боль почти оставила. Видя радостного Мирослава, Сорока только больше грустила, осознавая, что эти улучшения временные — от мышиного зелья (мышьяк) нет снадобья — она лишь умерила его страдания, облегчая тяжесть его последних дней.
Юркнув назад, Мирослав обнаружил, что Сорока куда-то засобиралась. Опять хочет убежать? Но может оно и к лучшему. Он бы тоже убежал, но не мог вот так хладно оставить здесь своего отца. Да и неизвестно какие у Военега дальнейшие намерения — принудить братыча к браку с Любавой? Но если дядька теперь может с лёгкостью сделаться здесь наместником, ему до этого уже верно и нет интереса — в любом случае, Сороке в Курске будет небезопасно — месть Святослава может настигнуть курских бояр в любой момент, пока Всеволод занят на границе ордами Ясинь-хана.